|
1. Наши люди
Из всех языков русское название Испания лучше всего перекликается с талмудическим Аспамия, которое вошло в идиому «халом б’Аспамия», что означает «мечтать о несбыточном». Еще с библейских времен Испанию стали называть Сфарад, а испанцев – «сфарадим», что породило немало шуток, потому что именно так называют евреев-выходцев из афро-азиатских стран. Но, кроме семантического сходства, между евреями и испанцами есть немало общего, появившегося на берегу одного моря под одним солнцем за два тысячелетия общей истории. Ибо что такое Испания без евреев и евреи без Испании, о которой они все еще мечтают до такой степени, что многие израильтяне с соответствующими фамилиями (Абулафиа, Медина, Франко, Толедано и др.) бросились отыскивать свои корни после того, как в 2014 году испанский парламент решил исправить историческую несправедливость и наделить гражданством потомков выходцев из Испании.
Испанцы так же радушны, веселы, легкомысленны и не склонны к долгосрочному планированию. Сегодня – это сегодня, а завтра... завтра будет видно. Поэтому по частоте употребления слово «маньяна» (завтра) идет на одном из первых мест. Несмотря на тяжелый экономический кризис, высокий уровень безработицы, крах на рынке недвижимости и обеднение населения, на улице этого не видно. Солнце светит до позднего вечера, как будто Испания до сих пор остается «империей, над которой никогда не заходит солнце», и к полуночи гулянье только начинается. Что ни город, вокруг царит веселье и беззаботные люди сидят в кафе и ресторанах, смеются, пьют и поют, потому что... «маньяна». На кой черт думать о том, что будет завтра, если сегодня есть деньги на еду и вино. Этот пофигизм тоже объединяет наши народы.
Сходству характеров сопутствует взаимосвязь языков, что видно по числу гебраизмов в испанском: тэ (чай), кафе, о (или), мелон (дыня), от сабадо (суббота) один шаг до шаббата, мапа (карта) – в испанском ударение на первом слоге, в иврите – на втором. Этот список могут продолжить филологи, т.к. такая благодатная тема вполне тянет на кандидатскую диссертацию.
2. Пешком по Мадриду
На три-четыре дня в Мадриде не стоит покупать ни проездного, ни даже билетной книжечки на 10 поездок в метро, т.к. почти из любой точки города минут за тридцать-сорок можно без большого труда дойти до центра, а если надо на вокзал или куда-то подальше, купить одноразовый билет на метро.
За тридцать с лишним лет, прошедших после первого посещения Мадрида, в памяти остался большой, просторный город с широкими улицами и площадями, чья архитектура чем-то напомнила Москву. Сейчас стало ясно, что знакомый имперский стиль с привычными «высотками», в самом деле, типичен для обеих столиц. В дополнение к этому Мадрид украшен такими фирменными знаками, как стадион Сантъяго Бернабо,
вокзал Аточа
и, особенно, несостоявшаяся «олимпийская» колонна между двумя падающими башнями.
По большому счету здесь невозможно заблудиться, потому что для иностранца этот логично спланированный город прост в общении и становится понятен уже на второй день. В центре достаточно чисто. Видна полиция, что, по-видимому, не только отпугивает профессиональных побирушек, но и вселяет уверенность в граждан и туристов, чувствующих себя в Мадриде спокойно и безопасно. Нередко встречаются статуи всадников с протянутой в будущее рукой. Чуть ли не каждая третья улица заканчивается либо прерывается круглой площадью, которых не сосчитать, а уж о скульптурно-фонтанных ансамблях, памятниках и редкой красоты зданиях по всему городу нечего и говорить.
В центре последнего снимка – мемориальная колонна, поставленная на месте уничтоженной во время Войны за независимость церкви, в которой был похоронен Веласкес. Сегодня память о нем осталась в сердцевине оживленной площади Рамалес.
В Мадриде есть Бычья площадь с главной ареной для корриды, где мечтают выступить все тореро,
и где стоит памятник... нет, не тореадору, а быку, поднявшему на рога своего исконного мучителя.
Обходя площадь, можно увидеть и еще кое-что. Например, ведомых на заклание быков, где у самого нижнего из них с рогов сошла краска, потому что туристы всего мира стараются на них подтянуться на радость родным и близким. Надо полагать, ими руководит та же бравада, которая побуждает жителей Памплоны ежегодно убегать от бешеных быков, мчащихся по улицам города.
Много забавнее другая пара: тореадор и... изобретатель пеницилина сэр Александр Флеминг. Что он тут делает и за что перед ним снимает шапочку безымянный боец с быками?
Главная же площадь Майор (не в смысле воинского чина, а в смысле величины, как в Брюсселе Grand Place), где в старину устраивали аутодафе, когда-то так поразила своей чеканно-квадратной завершенностью и парадностью, но сегодня выглядит довольно запущенной.
Мало того, что там идет реконструкция, так еще, помимо толп туристов, площадь запружена умельцами всех жанров – от цыган-аккордеонистов и «живых скульптур» до глотателей огня и владельцев безголовых манекенов в нарядах тореро и танцовщицы фламенко, которым вы можете за скромную плату приставить свою голову и получить на память фото. В то же время у Королевского дворца прогуливаются живые, чистокровные тореро с танцовщицами, жаждущие заработать на вашем снимке или позволить сняться вместе с ними.
Если снять их бесплатно, дальнейшее зависит от наличия по соседству хотя бы одного полицейского. Тогда турмодели отвяжутся, но вослед полетят раскатистые испанские ругательства, состоящие преимущественно из двух английских слов.
Рядом с Пласа Майор расположился ресторан «Ботин», где в витрине можно увидеть не только его первичный интерьер, но и сертификат, удостоверяющий, что перед нами – старейший ресторан в мире, вошедший в «Книгу рекордов Гиннеса». Цены там тоже рекордные.
Но в округе хватает ресторанчиков поновее и подешевле, где вкусно накормят всеми образцами национальной кухни и подадут отменное испанское красное вино, которое принято предварительно пробовать, пока у вас не вырвется возглас «О!»
Английского языка в Испании до сих пор не знают, не считая персонала крупных отелей. Даже в крупнейшем универмаге «Эль Корте Инглез» долго искали человека, способного понять, что же надо покупателю. В ресторанах хорошо пригодится базовый испанский на уровне 5-летнего ребенка вместе с тыканьем в картинку из меню там, где нет перевода на английский. А там, где есть, пришлось жестами изображать мягкое, хорошо прожаренное мясо и черный хлеб.
Когда подходишь к очередному мадридскому дворцу, занятому теперь правительственными учреждениями, выясняется, что он принадлежал последней испанской аристократке, герцогине Альба по прозвищу «85-58»: в 85-летнем возрасте она сочеталась законным браком с 58-летним кавалером или, правильнее, кабальеро (сегодня это слово красуется исключительно на двери мужского туалета) и успела сплясать на собственной свадьбе. Таким образом, она успешно защитила семейные традиции в память прабабушки-«махи», которая, если верить Фейхтвангеру, позировала Гойе в чем мать родила.
В названиях улиц испанская литература и драматургия успешно соперничают с политиками и королями, хотя как раз площадь перед Оперой почему-то решили украсить черной статуей королевы Изабеллы Кастильской.
Зато в соседней улице можно полюбоваться на скрытого в ветвях рекордсмена мировой драматургии Лопе де Вега,
стоящего прямо перед женским монастырем, в который по легенде уходили все женщины, отвергнутые – или соблазненные? – великим драматургом. В Мадриде есть и дом-музей Лопе де Вега, где он прожил 25 лет до самой смерти. Находится этот дом на улице... Сервантеса (оцените посмертную иронию судьбы после их прижизненного соперничества) и, увы, был закрыт.
От Лопе де Вега литературная дорога ведет к площади Испании,
которую надо обойти кругом, минуя балаганные палатки со всяким барахлом, чтобы увидеть самого знаменитого испанца, спокойно сидящего спиной к главным улицам, под колонной, в центре скульптурной группы. Это – Сервантес, взирающий на своих героев – Дон-Кихота и Санчо Панса.
Копию двух последних мы уже видели в центре Брюсселя, но здесь они у себя дома. Правая рука Сервантеса опирается на книгу, искалеченная турецкой пулей левая культя скрыта под складками одежды, а вся бессмертная троица отражается в воде с немым укором тем, кто никогда не открывал «Дон Кихота» и не знает, до чего нам не хватает людей, готовых сражаться с ветряными мельницами. Возникающая светлая печаль от встречи с Рыцарем Печального образа под стать последним строчкам Бруно Франка – лучшего биографа Сервантеса: «... через пространства и времена гнался за уходящим мерцанием рыцарь – копыта его клячи спотыкались на испанской земле, но благородная и смешная его голова почти касалась звезд».
Звезд коснулась голова и еще одного испанского поэта, одиноко стоящего в самом центре площади Св. Анны. Лорка. Дон Федерико Гарсия Лорка с птицей в руках. И лаконичная надпись: «Мадрид – Лорке».
В отличие от Лопе де Вега и Сервантеса, такое расположение памятника позволяет подойти к Лорке близко. Совсем близко. Бормоча про себя его стихи. Разглядывая птицу, которая билась в его груди, простреленной фашистами. И думая о пророчестве поэта, знавшего еще за шесть лет до войны, что с ним будет.
«Меня не отыскали./ Не отыскали?/ Нет. Не отыскали».
Что может быть логичнее в рассказе о великих испанцах, чем посещение пантеона Гойи в небольшой неоклассической церкви Св. Антония («La Ermita de San Antonio de la Florida») в получасе ходьбы от пл. Испании, но только в обход, потому что короткая дорога напрямик перекрыта рельсами недавно закрытого Северного вокзала. Поскольку пантеон не давал возможности вести службу, в 1928 году по соседству построили идентичную церковь, чтобы туристы не мешали прихожанам. Если вы стоите перед ними, вам в ту, что справа.
Перенесенные сюда почти через сто лет после смерти Гойи его останки (без головы, украденной для френологических исследований) лежат в маленькой часовне под серой гранитной плитой с его именем. Скупо, строго и скромно.
Тот, кто склоняет в почтении голову, потом должен обязательно поднять ее вверх. Ибо это не только пантеон, открытый для публики с 1993 года, но и музей, где – на куполе – сохранилась одна из замечательных работ испанского художника. По углам установлены зеркала, чтобы лучше рассмотреть все элементы фресок Гойи, на которые он потратил всего четыре месяца: в окружении ангелов Св. Антоний воскрешает убиенного. Причем некоторые из ангельских существ мало чем отличаются от земных и полнокровных «мах» Гойи, которые здесь, конечно же, одеты.
Выходя из церкви, нельзя не заметить через дорогу памятник Гойе 1986 года, расположенный таким образом, что сидящий в кресле художник взирает прямо на место своего последнего упокоения.
Любая экскурсия по Мадриду включает обязательное посещение Королевского дворца, главным жильцом которого стал теперь Филипп VI – недавний плейбой и такой рьяный болельщик мадридского «Реала», что отдал распоряжение разобраться в причинах проигрыша любимой команды на чемпионате мира.
Внешне дворец – гимн классицизму.
В нем нет гигантомании и чрезмерной помпезности, а Дворцовая или Арсенальная площадь с грандиозным пейзажем окончательно примирит с оплотом монархизма даже ярых республиканцев.
Переходя из Колонного салона в Тронный, из Фарфорового кабинета в Желтый и Серебряный зал, а оттуда – в Бильярдный и Курительный зал, отдаешь должное легкости потолочных фресок, гобеленам по эскизам Гойи и Рафаэля, изяществу мебели и шелковых обоев, и прелюбопытной коллекции часов, до которых был так охоч любитель и мастер механических игрушек Фердинанд III: король-часовщик самолично разбирал и собирал всех этих слонов, птиц, пастушек, чтобы они зажили своей жизнью. И что же? Во всех комнатах дворцовые часы продолжают показывать точное время.
Неминуемое «ах» вырывается при входе в Зал Страдивари.
Под пуленепробиваемым стеклом лежат три бесценные скрипки, альт и виолончель, помеченные буквой мастера. Все они живы, потому что их вынимают два раза в год, чтобы на них играли лучшие музыканты мира. На одной из этих скрипок играли Спиваков и Коган, а на виолончели – Казальс и Ростропович.
Другое «ах» вырвалось в королевских покоях, где по обе стороны входной двери висят хорошо знакомые по репродукциям парадные портреты Карла IV и его супруги Марии-Луизы Пармской работы Гойи, который ничем не польстил немолодой, некрасивой королеве со злым ртом и короткопалыми руками.
Два королевских трона помечены инициалами, из чего следует, что они – именные и меняются для каждой новой королевской четы.
В Бальном зале в 1991 году проходила Мадридская конференция по урегулированию арабо-израильского конфликта. Именно там в составе израильской делегации впервые появился молодой замминистра иностранных дел Биньямин Нетаниягу. Обед для участников конференции был сервирован в Парадной столовой на том самом золотом сервизе, который подарили королю Хуану-Карлосу и королеве Софии ко дню их бракосочетания. От этого обеда определенно было больше пользы, чем от конференции, оставшейся пустой тратой времени, как и другие мертворожденные мероприятия того же рода.
Тем ротозеям, которые разгуливают по королевским палатам, забыв о своих сумках и карманах, стоит принять к сведению, что здесь работают воры особо высокой квалификации, втирающиеся в тургруппу и вроде бы внимательно слушающие объяснения гида. Но их жертвами может стать каждый.
В отличие от холодного богатства дворца атмосфера Оружейной палаты, как ни удивительно, пронизана вовсе не грозой оружия, а какой-то веселой интимностью, не лишенной определенного юмора.
Здесь можно увидеть доспехи, сделанные по индпошиву. Они подгонялись под фигуру очередного короля, которая, натурально, менялась от продолжительных обедов и ужинов, и выраставшее брюшко Их Величества хорошо просматривается в нагрудных латах. Тут же – доспехи для женщин и детей, которые, конечно, не принимали участия в битвах, зато выезжали на праздники во всей стальной красе.
В мужских доспехах естественный интерес вызывает гульфик, куда вкладывались мешочки с песком для защиты причинного места, что, по всей вероятности, и породило идиому «из тебя уже песок сыпется».
Верхняя часть одного шлема напоминает открытый человеческий мозг. А рядом – шлем и меч того самого Али-паши, которому отрубили голову в битве при Лепанто, где Сервантес потерял левую руку. Надо полагать, турки не любят посещать Оружейную палату, где сохранилось много свидетельств проигранных ими войн.
Зато для японцев здесь есть настоящая изюминка: с нескрываемым любопытством они разглядывают доспехи и меч, подаренные японским императором испанскому коллеге. Когда испанские мастера скопировали этот меч и подарили японцам, те поняли, что парадные мечи надо заказывать только в Толедо.
Продолжение экскурсии привело нас на главный ж/д вокзал Аточа, в оформлении которого ощущается здоровый дух конструктивизма.
В ожидании поезда здесь можно скоротать время в Зимнем саду и полюбоваться на пруд с массой забавных черепашек,
или посидеть рядом с памятником Неизвестному пассажиру, от которого остались только вещи.
Статуя Колумба в центре одноименной площади была воздвигнута в том же году, что и в Барселоне,
но там, сколько помнится, она выглядит менее официально, да и стоит у входа в порт, овеваемая морскими ветрами, а на ее пьедестале можно посидеть. Мадридский же Колумб стоит так же недоступно, как когда-то Дзержинский на Лубянке, так что снимать его можно лишь издали. Но, кроме него, гиды ведут группы окружным путем к еще одному соседнему фирменному знаку – Лягушке Счастья, позеленевшей от гордости за свое предназначение.
А рядом со столь популярной лягушкой незаметно укрылся памятник испанскому писателю и дипломату Хуану ВалерА (1824-1905),
который три года служил в Санкт-Петербурге, оставив ценнейшую книгу «Письма из России», где, по словам литературоведов, живость первичных сведений о русской жизни сочетается с описаниями тогдашних нравов и отзывами на русскую литературу. Так что если Колумб открыл Америку, ВалерА открыл испанцам Россию.
Так же, как в Вене есть музейный квартал, в Мадриде есть «музейный треугольник»: знаменитый на весь мир Прадо, напротив через площадь с фонтаном Нептуна – музей Тиссена-Борнемисы, а южнее по бульвару – музей королевы Софии, прозванный в народе Софиду (по ассоциации с парижским центром Помпиду). Но, во-первых, внутри это – старый дворец с галереями, бесконечными переходами, длинными залами, где не хватает кондиционеров, и уютным патио,
а, во-вторых, именно здесь находится «Герника» Пикассо, ужасающая, как ни одна из репродукций, и отменная коллекция мало известного Дали и других сюрреалистов.
О Прадо уже не скажешь ничего нового. Это – не только один из самых известных и богатых музеев мира, но, пожалуй, самый разумно устроенный и самый щедрый: мало того, что билет действует целый день (его надо проштемпелевать и входи-выходи, сколько хочешь), так он еще бесплатно открыт ежевечерне с 18.00. Поэтому здесь никуда не надо торопиться и можно бесконечно долго разглядывать все детали и символику Босха, обходить по кругу королевские хроники Веласкеса, ошарашенно сидеть в зале Эль-Греко или в зале Гойи, чья статуя с обязательной «махой» стоит у входа в музей.
А вот музей Тиссена-Борнемисы в трехэтажном дворце 18-го века заслуживает того, чтобы сказать несколько слов об одной из выдающихся частных коллекций живописи, приобретенной государством Испания в 1993 году у наследника немецкого сталелитейного и оружейного магната и филантропа. Бюст второго барона Ганса-Генриха Тиссена-Борнемисы (1921-2002) стоит у входа, и перед ним смело можно снять шляпу.
Ибо чего только нет в этом музее, переполненном шедеврами – от Яна Ван Эйка до Гольбейна и Дюрера, от Эль-Греко, Рубенса и Рембрандта до Ренуара, Ван-Гога и Кокошки, от Караваджо и Каналетто до Пикассо, Дали и Кандинского. И все это в двух шагах от Прадо! Казалось бы, как это возможно, как все эти шедевры не попали в государственный музей! Но такова была воля барона, пожелавшего сохранить свою коллекцию в неприкосновенности и сделать ее общедоступной – вплоть до того, что раз в неделю вход свободный. Судя по тому, что здесь не было никакой толпы, этот музей еще не стал обязательным пунктом туристического маршрута, хотя обязательность его посещения не вызывает ни малейшего сомнения.
После блужданий по городу настоящий отдых для души и тела обретаешь в парке Ретиро (куда можно РЕТИРОваться по окончании визитов в музеи, благо он разбит прямо за Прадо), где ландшафтные архитекторы удачно использовали и обыграли необычность породы отдельных деревьев,
не говоря о любимых народом прудах и прелестном стеклянном Садовом павильоне.
В тот апрельский полдень в парке цвели каштаны и сирень, летал тополиный пух, из аллей доносились звуки аккордеона и парочки самозабвенно целовались на траве в полной уверенности, что это никого не касается.
3. ЭСКОРИАЛ
До королевского монастыря Сан-Лоренцо дель Эскориал от Мадрида 58 км, которые можно преодолеть либо на дешевом автобусе, либо на более дорогом и быстром поезде. Но дело не в этом, а в том, что по дороге в голову пришли совсем другие мысли после того, как автобус пересек исчезнувшие линии фронта Гражданской войны и передовых позиций франкистов, осаждавших Мадрид, и особенно, когда вдали, в горах Гвадараммы, показался гранитный крест немыслимых размеров. Кажется, его высота достигает 150 метров и в ясную погоду его видно с расстояния 30 километров, а то и больше. Он поставлен не во славу Иисуса Христа и не венчает никакого церковного сооружения. Этот крест вообще не имеет никакого отношения к религии, ибо таким образом генерал Франко поставил точку в Гражданской войне, повелев свезти всех убитых фашистов в Долину павших, где их ежегодно навещают делегации неонацистов из разных стран. Так что в определенной степени крест остался символом победы фашизма в Испании, где война окончилась на поле боя, но в известном смысле слова продолжается в умах, т.к. почти сорокалетняя диктатура Франко не могла не привести к расколу общества, в котором больше нет единого отношения ни к монархии, ни к республике. И даже к церкви, поддержавшей Франко, в результате чего начался отход части населения от религии: по официальным данным, сегодня не более 14% испанцев практикует католицизм, а в мелькавших по пути деревнях порой даже не видно никаких крестов. В такой ситуации неудивительно, что и единство Испании, как родины испанцев, оказалось под вопросом: если когда-нибудь баски и каталонцы добьются независимости, католические короли перевернутся в своих роскошных гробах под трубные звуки раздела всего, что они объединили.
Короли и гробы – ключевые слова для постижения сути могильного замка Эскориал, куда Филипп II собрал мертвецов своего рода, останки дома Габсбургов – королей, королев, инфант и инфантов, умерших в бою или в постели, убитых или приконченных наследственными болезнями, отошедших в мир иной в юности или в старости. И какое же место нашел король Филипп для этих сиятельных покойников? Обратимся снова к Бруно Франку:
«Местность мрачна и уединенна, суровые скалистые горы цепенеют, безжалостны опустошительные бури... Двенадцать лет король Филипп наблюдает за стройкой... чудовищного четырехугольника... Тощее необозримое плоскогорье выжжено солнцем».
Именно так и встретил нас Эскориал. В Мадриде стоял теплый день, а здесь ветер продувал до костей. В горах Сьерра-Невады еще лежал снег.
Жутковатое ощущение памятника на костях не проходит ни от сверкающих красот Базилики; ни от белого Христа Челлини, вырезанного из каррарского мрамора на черном распятии, которое он хотел поставить на своей могиле; ни от мощной работы Эль-Греко «Мученичество Св. Маврикия», которая не понравилась королю из-за неортодоксального декора; ни от обилия картин итальянцев и фламандцев в музейных залах; ни от гробницы предполагаемого настоящего Дон-Жуана, точнее, дона Хуана Астурийского с длиннющим мечом между ног для украшения легенды.
Но самое мрачное впереди. Это – спуск в Пантеон, круглую комнату с куполом, чья окружность разделена на восемь секций, в которых собрано 27 аккуратно проименованных саркофагов, включая два пустых для недавно открекшегося Хуана-Карлоса и жены его Софии. Почивших монархов и их жен (только если они стали матерями королей) высушивали по несколько лет, а потом бальзамировали. Короли справа от алтаря, королевы – слева.
Поворачиваясь по кругу и переводя взгляд с одного покойника на другого, ты сам не замечаешь, как тебя затягивает не литературная, а физически ощущаемая пляска Смерти, той Смерти, которая, по замыслу Филиппа II, должна была стать воплощением наивысшего порядка.
Это был весьма необычный король, сильно отличавшийся от предков и потомков. Начать с того, что он хорошо разбирался в математике и архитектуре, собирал коллекцию Босха и лично руководил империей путем бесконечных указов и постановлений по самым мелким делам. Скажем, вдова погибшего солдата могла обратиться к королю с просьбой о помощи, будучи уверенной, что он прочтет ее письмо и даст указание разобраться. Работая с восьми утра до глубокой ночи, Филипп подписал за свою 70-летнюю жизнь более двух миллионов документов, уделяя внимание всему, что происходило в его империи. А широта его интересов особенно очевидна в огромных, светлых залах Королевской библиотеки, где собрано более восьми тысяч томов и богатейшая коллекция манускриптов латинских, греческих, еврейских и арабских авторов по всем областям человеческих знаний, включая древний учебник шахматной игры. Во избежание порчи книги в шкафах стоят корешками внутрь, а страницы позолочены, предохраняя их от жучков.
Похоронивший четырех жен, страдавший долгие годы от подагры и сгнивший от гангрены, король Филипп определенно был аскетом, что видно по скупо обставленной спальне и кабинету, а также железным светильникам в парадном зале (чай, не Версаль какой-нибудь с зеркалами и хрусталями!).Только целая полка ночных горшков короля из веселого расписного фарфора вносит мажорную ноту в этом гигантном склепе, где живые в буквальном смысле слова жили на мертвых.
4. ТОЛЕДО
При подъезде к Толедо снова возникло радостное ощущение его сходства с Иерусалимом крепостными стенами, «сработанными еще рабами Рима», церквами, башнями и тем особым ароматом истории, который таится в обоих городах. Но еще больше сходства с картиной Эль-Греко, писавшего с натуры. Все основные архитектурные ориентиры – собор, крепость, мост – на месте, яркая зелень все так же в изобилии, разве что вместо черного неба и грозовых туч был ясный солнечный день.
В остальном Толедо остался таким же городом-музеем, несмотря на арабо-христианские войны, Реконкисту, Войну за Независимость и Гражданскую войну, которые, к счастью, пощадили старый город, куда сегодня, как и в итальянскую Сиену, можно подняться на эскалаторе, а не карабкаться из последних сил, как много лет назад.
Пятиарочный готический мост Сан-Мартин, защищенный с двух сторон мощными башнями – неотделимая часть городского пейзажа.
С этим мостом связана легенда об архитекторе, который во время проектировки допустил ужасающую ошибку и слишком поздно понял, что его детище рухнет, как только с него снимут опалубку. Он рассказал об этом жене и умная женщина ночью подожгла недостроенный мост, спрятав концы в воду реки Тахо. Архитектору было поручено восстановить мост, что позволило ему исправить ошибку. Говорят, что женская фигура, венчающая внутреннюю сторону одной из башен, воплощает преданную жену архитектора.
Толедо с его узенькими улочками и нависающими над головой решетчатыми балконами все так же романтичен.
Надо же, чтобы именно здесь попалась вывеска пивной с таким знакомым названием «Гамбринус».
Про знаменитых толедских оружейников сегодня напоминает разве что фабрика-магазин со всякими колюще-режущими изделиями от ножа для разрезания бумаг до неподъемного двухметрового меча. А в цехе можно посмотреть, как же, в конце концов, закалялась сталь.
В величественном готическом Кафедральном соборе XIII-XVI вв.
помимо основного алтаря есть так называемый «прозрачный» алтарь: островок барокко в море готики. Он расположен под пробитым в куполе окном, сделанным для того, чтобы солнечные лучи падали на полихромированный вызолоченный иконостас. И в результате возникает совершенно незабываемая картина ясно различимой, хотя и недоступной святыни, которая остается в соборе, но с каждой минутой все больше уходит в небеса.
Из всех красот собора народ почему-то больше всего тянет не к «прозрачному» алтарю, и не к золотому сиянию иконостаса, а к полутонной дароносице из чистого золота, ради чего люди готовы выстоять 15-минутную очередь, тогда как с художественной точки зрения лучше бы рассмотреть великолепные резные хоры из орехового дерева XV-XVI века с 54 детальнейшими картинами завоевания Гранады.
Также весьма интересен горизонтальный (!) орган. Интересно, какую же позу принимал органист?
Как раз в соборе понимаешь, что Толедо – не столько бывшая столица испанского королевства, сколько настоящая столица Эль-Греко. Здесь на тебя обрушивается шквал его работ – на потолке, на стенах, всюду. В этом городе он жил и умер. Здесь его дом-музей и могила. В небольшой соседней церкви Св. Фомы – знаменитая картина Эль-Греко «Похороны графа Оргаса», которая стала алтарным образом. В самом ли деле там можно различить автопортрет художника или нет, не так уж и важно. И, тем более, не важно, в самом ли деле Сальвадор Дали упал в обморок, впервые увидев шедевр Эль-Греко. Важно, что он цел и доступен.
А от Св. Фомы всего несколько минут кружения и спуска до дома Эль-Греко, который жил в еврейском квартале, так что не исключено, что, как и Рембрандту, евреи позировали ему для библейских апостолов. Чтобы напомнить о еврейском прошлом Толедо, кому-то пришло в голову вмонтировать в мостовую изображение меноры, а также буквы «хай» (ивр. «живой») и Сфарад (ивр. Испания).
Все еврейские кварталы Испании («худерия») отличаются переплетением невероятно узких улочек, чья ширина соответствует длине копья, которое всадник держал в горизонтальном положении. Поэтому неудивительно, что два человека едва могут здесь разойтись. В таком случае у арабов всегда было узаконенное преимущество: при встрече с арабом еврей, считавшийся низшим существом, должен был поклониться и уступить дорогу. Правда, это не мешало арабам предпочитать еврейских врачей.
В Толедо давно нет евреев, разве что два неприглядных здания старинных синагог – Санта Мария Ла Бланка и Эль Транзито – входят в обязательный туристический маршрут, хотя обе печально пусты: в первой из них, среди оштукатуренных колонн аркады, не осталось ровно никаких еврейских примет,
а во второй на фризе и под стрельчатыми окнами еще сохранились еврейские письмена, прославляющие Всевышнего, короля Педро Жестокого и его казначея Шимона ха-Леви, который дал денег на синагогу и вскоре пал жертвой своего подлинно жестокого короля. Но в остальном прижившийся в Андалусии испано-мавританский стиль «мудехар» с его подковообразными арками, цветными изразцами на стенах, гипсовым орнаментом с растительно-геометрическими мотивами и арабской вязью вытеснил все прочие воспоминания.
А воспоминаний о еврейской жизни в Толедо хватает: именно здесь родились Йехуда Альхаризи (1165-1225), автор блистательной книги макам «Тахкемони» – сборника 50-и плутовских новелл, написанных рифмованной ритмической прозой задолго до «Декамерона»; и превосходный поэт Тодрос Бен-Йехуда Абулафиа (1247-после 1298), который в одном из стихотворений без всяких экивоков объяснил, почему он предпочитает арабок – испанкам. Увы, эти имена не остались здесь ни в названии улиц, ни на мемориальных досках.
Но вот мы и пришли к дому-музею Эль-Греко. Это – большой и просторный дом, принадлежавший богатому человеку, знавшему толк в уюте и удобствах.
Комнаты, кухня, галереи, внутренний дворик – все выглядит совершенно живым, как будто хозяин дома где-то неподалеку – наверняка в своей мастерской (закрытой для туристов), где он плотно задергивал занавески, сказав, что «дневной свет мешает моему внутреннему свету».
В отличие от собора, галерея апостолов смотрится здесь совсем по-другому: они как бы стали частью этого дома и населили его. Да и такая известная картина, как «Вид и план города Толедо», больше не выглядит музейным экспонатом, а скорее – домашним атрибутом, как и все прочее.
Тридцать лет назад я привез из Толедо три вещи: коробку марципанов, керамическую тарелочку и сломавшийся с годами сувенирный нож для разрезания бумаг в виде двуручного меча. В этот раз оказалось, что керамисты используют намного более простые материалы для тарелочек (если их вообще не делают в Китае), у марципанов появился вкус подмокшей пастилы, а нож, легкомысленно забытый в ручной клади, конфисковал таможенник, равнодушно сказав на мои «ахи» и «охи»: «Это – оружие».
5. В АНДАЛУСИЮ
Из Толедо последовал пятичасовой переезд на юг – в Андалусию – по превосходным скоростным испанским автотрассам, которых очень много и все в отличном состоянии. На указателях нередко мелькает слово «граница», хотя никакой границы с каким бы то ни было государством вроде бы не наблюдается. Имеется в виду историческая граница между мусульманским халифатом и христианской Испанией, которая исчезла пол-тыщи лет назад, но память о ней все еще перед глазами.
Наш путь лежал через Ла Манчу, которая топографически и климатически мало изменилась со времен Сервантеса. Все те же зеленые горы и холмы, оливковые рощи и виноградники, ослепительно белые деревушки, выжженные солнцем, и перемежающиеся волны желтого дрока и алых маков, как цвета испанского флага, который при Франко называли «кровь и гной». Это ли не идеальная декорация для точного представления о том, где именно путешествовали Дон-Кихот и Санчо Панса. Разве что за четыреста лет многие реки повысыхали настолько, что пушкинские строки «Ночной зефир/ струит эфир./ Шумит, бежит Гвадалквивир» уже применимы только к «зефиру», потому что обмелевший и мутноватый Гвадалквивир мало того, что не шумит, но и бежит с большим трудом. В других местах от рек остались только названия, а в долинах раскинулись поля и пастбища, где вместе с коровами пасутся и будущие боевые быки, часть которых со временем попадает в меню в виде хвоста и яиц, а другая часть сначала проходит через корриду и только потом, в случае невезения, опять же попадает в меню.
Чтобы интурист не сомневался, что именно здесь совершал свои подвиги Рыцарь Печального образа, местные активисты туристического бизнеса позаботились даже о... ветряных мельницах на одном из холмов.
Странно, что по соседству не продаются «настоящие латы самого Дон-Кихота» и «его подлинное копье», зато в придорожной харчевне можно встретить его самого. Ну, не самого, конечно, но вполне комическую копию.
Еще один Дон-Кихот сторожит местную церковь, по соседству с которой, судя по указателю, находится жандармерия.
Конечно, и мельницы, и конвейерные копии Дон-Кихота – не более, чем символика, такая же, как крашеные щиты из металлических пластин с силуэтами черных быков 15-метровой высоты на бетонном фундаменте, стоящие на холмах вдоль дорог.
Первые быки появились еще в 1958 году, как реклама хереса, и так полюбились испанцам, что сорок лет спустя они включились в общественное движение «Спасем быков!» и начали подписание массовой петиции, чтобы не допустить изъятия быков по соображениям безопасности на дорогах. В стране победившей корриды дошло до того, что парламент признал придорожных быков «культурным и художественным элементом испанского пейзажа». Сегодня их насчитывается около сотни по всей стране.
Географически Испания не имеет никакого отношения к Леванту, но психологически (и это – еще одно сходство испанцев и израильтян) здесь самый что ни на есть Левант во главе с обязательной сиестой. По дороге мы проезжали совершенно вымершие городки, где на улице не было даже собак – видимо, с 13 до 16 часов у них такой же «мертвый час», как у хозяев. Говорят, на больших предприятиях стоят раскладушки, чтобы те, кому далеко до дома, могли соснуть прямо на рабочем месте, дабы не нарушать национальной традиции.
К концу дня мы прибыли в курортный городок Торремолинос (означающее ни что иное, как «ветряную мельницу») рядом с Малагой, отметив за ужином День Независимости Израиля. Это было особенно приятно и глубоко символично, поскольку все рассказы гидов начинаются с одного и того же: «Когда евреев выгнали из Испании...» И вот евреи – потомки тех самых изгнанников! – снова здесь, снова разгуливают по испанским городам и весям, и под чудесное испанское красное вино хором распевают гимн про Страну Сиона и Иерусалима.
С балкона отеля «Принц Солнце» виднелось Средиземное море, оказавшееся утром совсем тихим. На берегу не было ни души, а на буром, пористом песке лежали выброшенные прибоем такие огромные коричневые ракушки, которых не найти ни в Акко, ни в Эйлате.
6. СЕВИЛЬЯ
В Севилью мы попали в аккурат на ежегодную апрельскую ярмарку-«ферию», которая на слух так близка к феерии и вполне подпадает под определение «сказочного зрелища». Ибо какими еще словами можно описать женщин разного возраста и комплекции в разноцветных андалузских платьях фламенко и с цветами в волосах, которые преспокойно разгуливают по городу в туалетах, не вышедших из моды за последние триста лет. Помимо цветка, ферический комплект включает гребень, серьги, веер и шелковую шаль. В результате все севильянки – от продавщиц до прокуроров, у которых в шкафу висит по несколько таких нарядов – на целую неделю превращаются в жар-птиц (ведь говорят, что название фламенко идет от фламинго), ничем не уступающих временно проживавшей в городе цыганке по имени Кармен.
Той самой, которую Мериме не только так ярко описал, но и дал ей работу на табачной фабрике в похожем на дворец здании, где раньше были гауптвахта, часовня и тюрьма, а теперь удобно расположился местный университет.
«... большое здание за городской стеной, над Гуадалкивиром (...) на фабрике работают по меньшей мере четыреста-пятьсот женщин. Это они крутят сигары в большой палате, куда мужчин не допускают без разрешения (...), потому что женщины, когда жарко, ходят там налегке, в особенности молодые». Бытописатели добавляют к этому, что лихие фабричные девчонки сворачивали сигары на бедре и при этом так задирали юбки, что ни один мужчина не мог бы выдержать ежедневного искушения.
Если в Берне никогда не было Цветочной улицы, по которой ходил Штирлиц, в Севилье все еще есть та самая Змеиная улица, по которой Кармен убегала от солдат после поножовщины на фабрике. А ее маршрут должным образом увековечен на мемориальной табличке.
Кстати, читая в юности новеллу Мериме, мало кто отдавал себе отчет, что это за горный и воинственный народ баски, к которым принадлежал Хосе, и почему у них свой язык. И уж, конечно, мало кто мог представить, что баски, не признающие над собой никакой власти, будут воевать с Испанией до начала XXI века, поубивав при этом немало испанцев, включая женщин и детей.
В 1929 году в Севилье прошла выставка испаноязычных стран (эдакая ВДНХ), для которой здесь построили великолепную площадь Испании. Строго говоря, такие площади есть во многих городах страны, начиная от Мадрида, но все же Севилья побила всех. Судите сами.
Если Толедо – город Эль-Греко, Севилья в еще большей степени – город Мурильо, который тут родился. Здесь стоит его памятник и разбиты сады по его проекту, а картина «Видение Св. Антония», за которую отцы церкви признали Мурильо лучшим живописцем Севильи, буквально освещает (а то и освящает) капеллу местного собора.
Три еще более громких имени тоже связаны с Севильей – Колумб, Дон Жуан (он же – Хуан, см. Эскориал) и Фигаро. Память о Колумбе, вышедшем в свою первую экспедицию из Севильи, увековечена колонной с каравеллами у входа в сады Мурильо,
и мощным надгробием скульптора Артуро Мелида в Кафедральном соборе, где под стеной с изображением Св. Христофора гроб с телом Колумба покоится на плечах четырех аллегорических королей, символизирующих королевства старой Испании. Тот факт, что генетическая и антропологическая экспериза обнаружила в гробу только несколько фрагментов скелета, вроде бы имеющего отношение к адмиралу Колумбу, давно никого не волнует... кроме Гаваны, Санто-Доминго и Генуи, продолжающих спорить о месте смерти и захоронения Колумба с той же страстью, с какой семь городов спорили о месте рождения Гомера.
Памятник Дон-Жуану вызывает сладкую тоску у женщин, которым решетка мешает подойти поближе и что-нибудь покрутить у Великого Любовника по образу и подобию мозаичного быка в миланском пассаже, чтобы, таким образом, найти счастье в личной жизни.
И, наконец, воспоминание о севильском цирюльнике осталось на вывеске превосходного семейного ресторана "Уголок Фигаро", где нас напоили самой лучшей «сангрией».
Ресторан расположен на уютной, тенистой площади бывшего еврейского квартала – это видно по настенной надписи "худерия". Хотя квартал называется Санта-Крус, «Святой крест».
Стихотворение Йехуды ха-Леви «Среди евреев Севильи» посвящено как раз богатым жителям этого квартала, чье невежество и корыстолюбие вызвали гнев и презрение великого еврейского поэта.
Здесь же останавливался в свое время отец американский литературы Вашингтон Ирвинг, чья книга «Сказки Альгамбры» привлекла туда толпы туристов, начиная с середины XIX века. А сегодняшние туристы фотографируют его мемориальную доску.
Наконец, за поворотом появился Кафедральный собор с видной издалека колокольней (Хиральдой), ставшей символом города и самым лучшим ориентиром.
Этот собор строили сто лет (с 1402 по 1506 год), что не так много по меркам того времени. Если в Мадриде нас окружал классицизм с приправой из барокко, в Андалусии царствует готика с ее ребристыми башнями, мрачно устремленными вверх, как поднятые персты.
Вполне типично, что и этот собор тоже построили на месте мечети. Так же, как мусульмане превращали в мечети христианские храмы, христиане разрушали мечети, используя стройматериалы для возведения церквей.
По этой системе и стометровый минарет Хиральда тоже прошел «христианизацию», превратившись в колокольню с флюгером, изображающим Символ Веры.
Обьект веры сменился, но флюгер на то и флюгер (исп. «хиральдильо», откуда и пошло название Хиральда). Когда-то по внутренним пандусам этой башни верхом на осле по несколько раз в день въезжал муэдзин, чтобы призывать правоверных мусульман к молитве.
А от осла совсем близко до... крокодила. Дело в том, что при входе в собор висит крокодил. Как он сюда попал?
В 1260 г. султан Египта прислал послов к королю Альфонсу X, чтобы просить руки его дочери. Среди множества подарков был и живой крокодил. Король отказал в просьбе, а из крокодила приказал сделать чучело, которое триста лет спустя заменили на деревянную копию.
Собор невероятно огромен и это – не обман зрения. Насколько известно, это – самый крупный готический собор в мире, а по кубатуре даже считается самым большим католическим собором, опередив два других – Св. Павла в Лондоне и Св. Петра в Ватикане.
На память о евреях Севильи в церковной сокровищнице лежат символические ключи от города с надписью на иврите «Король королей откроет, король земли войдет».
Этими словами местные евреи приветствовали короля Кастилии и Леона Фердинанда III, который в 1248 году, после успешной 20-летней Реконкисты, освободил Севилью от мавров. Король земли вошел, и евреи оказались во власти католической церкви и ее инквизиции.
В перестроенной христианскими королями Севилье сохранилась одна из немногочисленных мавританских построек XIII века – Золотая башня, стоящая на берегу Гвадалквивира.
Историки полагают, что на другом берегу реки стояла такая же сторожевая башня и между ними натягивали цепи, чтобы вражеские суда не могли войти в гавань. Либо, более прозаично, чтобы туда не могло войти ни одно судно, не заплатившее соответствующую пошлину. Когда-то в Золотой башне была тюрьма, сегодня – Морской музей.
Но не башней, и даже не собором запомнится Севилья, где хватает чудных узких улочек и очаровательных патио,
вызывающих сильное желание еще раз попасть в этот город в апреле, чтобы бродить по нему рука об руку со своей Кармен, неотличимой от других жар-птиц.
7. ФЛАМЕНКО
В севильском парке мы увидели, как несколько немолодых женщин и мужчин самозабвенно танцевали фламенко без всякого музыкального сопровождения, хлопая в ладоши и прищелкивая пальцами. Но это были любители. А профессионалов мы увидели в Торремолинос в «Таверне Пепе Лопеса».
В маленьком зале, на маленькой сцене, в полутьме, среди перешептывания на испанском и на русском, ожидание подогревалось напитками, включенными в стоимость билета. Сначала была гитара, потом две гитары, потом хрипловатый женский голос выкрикнул что-то томительное, потом его накрыл мужской голос, полный тоски и страсти. Потом упала темнота, а потом в свете прожекторов из-за кулис вылетели жар-птицы. Одна, другая, третья, четвертая.
Молодые женщины с обнаженными руками дробно вбивали каблуки в деревянный помост, а воланы их платьев струились со сцены почти на наши лица. Гитары надрывались в истоме, танцовщицы метались по сцене, изгибаясь и едва удерживаясь на краю. Их движения под щелканье кастаньет были синхронны и соблазнительны. Собственно, именно это они и делали – соблазняли, увлекали и завлекали каждым движением, жестом и улыбкой.
Потом появились двое молодых танцоров с гибкими фигурами и отточенными движениями, и связь, возникшая между сценой и залом, увлекла зрителей в круговорот, где двое мужчин и четыре женщины слились воедино под гортанные крики в каком-то экстазе, который уже было трудно назвать танцем.
Но вот все шестеро скрылись за кулисами, погас и зажегся свет, началась перекличка гитар, и снова возник, окреп и заполнил зал хрипловатый женский голос, певший о любви, боли и смерти.
8. РОНДА
Честно говоря, такое может только присниться: город на огромной скале, разделенный пополам стометровым ущельем («тахо»), вокруг которого сохранились остатки доисторического поселения эпохи неолита, а в одной из пещер обнаружены наскальные рисунки первобытных людей. Стоит заглянуть в это ущелье, как увидишь там и неолит, и палеолит, и даже какую-то черную жуть времен сотворения мира. «Тахо» – не только ущелье, оно дало название и реке в Толедо, и пресному озеру на границе Калифорнии и Невады.
Разделенный ущельем город соединяют три моста – Римский, Старый и Новый.
Последний спроектировал архитектор Хосе Мартин де Альдехуэла. Разве что название «новый» может ввести в заблуждение, потому что его построили в конце XVIII века. Тот же архитектор построил в Ронде, родине корриды, старейшую в стране арену в неоклассическом стиле, перед которой стоит памятник величайшему тореро и автору правил корриды Педро Ромеро, а неподалеку – памятник быку.
Виднеющийся вдали дворец мавританского короля выставлен на продажу за... 1 евро.
Нет, это – не шутка и не обман, а тонкий рекламный ход для привлечения инвесторов, которые за свой счет проведут полную реставрацию дворца, на что им дается десять лет. Успели – хорошо. Не успели – верните разрешение и передайте эстафету другим. Судя по состоянию дворца и рекламному щиту, инвесторов пока нет.
Очарование Ронды привлекло сюда много ярких имен и среди них Орсон Уэллс, не успевший доснять фильм о Дон-Кихоте: в 1985 году его давний друг Ромеро захоронил его прах в старом колодце в своей загородной усадьбе.
Райнер-Мария Рильке, который подолгу жил в отеле «Рейна Виктория», где его номер превратили в мини-музей, признался, что «искал повсюду город моей мечты и, наконец, нашел его в Ронде» и «во всей Испании нет ничего подобному этому дикому и гористому городу».
Наконец, именно это место выбрал Хемингуэй, чтобы через год после окончания Гражданской войны написать «По ком звонит колокол», чем он и занимался в гостинице «Сан Габриэль»,
из которой открывается вот такой вид.
Говорят, что в описании кровожадной расправы крестьян над захваченными фашистами из 10-й главы Хемингуэй основывался на рассказе жителей Ронды о том, что действительно происходило там в 1936 году: «... поволокли лицом по земле к самому обрыву и сбросили оттуда в реку... дона Анастасио подняли и взвалили на телегу вместе с другими и повезли к обрыву; вечером (...) все уже было убрано, их всех сбросили с обрыва в реку».
После смерти Франко прошло сорок лет и, похоже, Испания все еще не оправилась от пережитого. А популярность Хемингуэя в этих краях до того велика, что его фотографии с местными знаменитостями продаются по 5 евро.
Кстати, вместо романа «По ком звонит колокол» в программе экскурсии было сказано, что именно в Ронде Хемингуэй написал... «Фиесту», что крайне удивило бы самого автора.
Сами испанцы считают Ронду одним из красивейших городов страны, и каждый, кто здесь побывает, с ними согласится.
Если в Толедо и Севилье было трудно найти признаки живых евреев, в Ронде таковым оказался владелец магазина электротоваров по имени Давид, который не только поместил на вывеске сразу три магендавида, но и «электрофицировал» собственное имя – ЭлектроДавид.
Из местных кулинарных шедевров мы не успели попробовать ни тушеной куропатки, ни жареного козленка, зато съели по тарелке вкуснейшего томатного супа «сальморехо», а на десерт купили коробочку «йемос» – бесподобных сладостей на основе яичного желтка, которые обычно съедают в течение одного-двух дней, а то и прямо на месте.
9. МАРБЕЛЬЯ
В Марбелье, где сладкоголосый Хулио Иглесиас получил прижизненный бульвар своего имени, бросаются в глаза три вещи: обилие китча, множество заграничных яхт в порту
и вывески на русском языке – от маклерских контор до салона красоты. Но хлеще всего была машина сантехника и электромонтера, который обслуживает виллы русскоязычных нуворишей, благодаря тому, что канализация и электричество – вещи вненациональные.
Марбелья мало чем отличается от других курортных городов, разве что на радость туристам на приморском бульваре выстроился десяток скульптур Дали, который самолично наблюдал за их установкой. Коль скоро мы уже не раз вспоминали о Дон-Кихоте, он и здесь сразу привлекает к себе внимание вместе с Галой, чей образ повторяется у Дали в качестве лейтмотива или элемента.
10. ГРАНАДА
В Гранаде нас ожидало колоссальное фиаско, омрачившее всю поездку: по вине нашего гида, задержавшего автобус на 20 минут, и полной халатности беспомощного местного экскурсовода мы не попали в Альгамбру, где срок действия билетов жестко нормирован получасовым интервалом. Не успел – пеняй на себя. И стояли мы, как Моисей на горе Нево с видом на Землю Обетованную – «Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь».
Разумеется, сравнение хромает, т.к. Альгамбра – это только Альгамбра, а никак не Земля Обетованная, но до чего обидно столько лет мечтать собственными глазами увидеть эти сказки и чудеса и... застрять у турникета с просроченным билетом. Причем, у половины группы срок истек, а другая половина прошла, как ни в чем ни бывало. Скандалить было бессмысленно, потому что никто ничего не мог сделать.
Осталось удовлетвориться видом крепости с Дозорной башней, похожими внутри на знаменитый «вход в провал»,
пустым дворцом Карла V, от которого остались стены и колонны,
да еще русским переводом испанской монографии «Альгамбра под микроскопом». Из нее выяснилось, что в течение веков от семи дворцов остались только три, а сохранившийся дворцовый комплекс подвергся массивным реставрационным работам, которые порой были недалеки от вандализма, вследствие чего одно из чудес света давно не выглядит таким, каким было при основателе династии насридов Мухаммеде Первом. Конечно, это – слабое утешение тем, кто много раз видел фотографии Золотой палаты, Посольского зала, Львиного двора и других красот. Хорошо хотя бы, что можно посмотреть отменный фильм, который в любом случае намного полнее, объемнее и интереснее заученно-рутинного текста любого экскурсовода. Особенно в том, что касается гениальных гидротехнических сооружений арабских инженеров, решивших проблему подачи воды на высокий холм Альгамбры.
http://www.turvideo.ru/RU/v/200/0/go.html
К счастью, мы хотя бы попали в находящуюся по соседству загородную резиденцию гранадских эмиров Хенералифе, в которой хорошо видно, что только постоянное водоснабжение сохранило всю прелесть этих мест, где ландшафтные архитекторы создали очередной шедевр, используя все возможности природы в сочетании с геометрически правильной планировкой и четкими рядами кипарисов. Причем, в буйстве этой растительности и палитре любовно подобранных цветов всех цветов от бугенвилии, тамариска и шалфея до магнолии, календулы и калины обыкновенной (!) надо помнить о еще одном назначении этих упоительных садов: они служили также самым настоящим огородом или, более возвышенно, сельскохозяйственной усадьбой, где выращивали овощи и фрукты для стола очередного эмира. Как сказано в упомянутой монографии, «в те времена не было разницы между огородными культурами и декоративными растениями, между гранатом и артишоком: и то, и другое одинаково радовало глаз мусульманина».
Собственно, этот повторяющийся мотив андалузских садово-парковых ансамблей с маленькими бассейнами, фонтанами, прудами и обилием зелени хорошо сочетается с миросозерцанием арабских правителей, веривших в мистическую философию, по которой ничто не вечно в этом мире, даже дворец султана. Под плеск струй и щебетание птиц они любили не только обильные трапезы и танцы живота, но также отдавали дань изящным искусствам, слушая панегирики придворных поэтов и рулады придворных певцов.
Если говорить о настоящем средневековье, то лучше всего оно уцелело в Толедо и в Кордове. Что же касается Гранады, здесь слова «Франко разбомбил» повторяются с той же частотой, что и в Версале «Коммуна разгромила». Иными словами, заново отстроенная Гранада уже не представляет никакой исторической ценности, мало чем отличаясь от многих городов мира. Разве что в местном соборе находятся останки той самой королевы Изабеллы, чья подпись стоит на эдикте об изгнании евреев из Испании.
Но в этом и состоит ирония судьбы: евреи вернулись в Испанию (преимущественно туристами) и некоторые из них были бы рады плюнуть на могилу Изабеллы с той же решимостью, с которой они это делают под римской аркой Тита. Можно себе представить, как выглядела бы королевская могила, если бы гид каждой израильской группы предлагал туристам плюнуть на ненавистный прах.
Но в Гранаде, как правило, гиды предлагают что-нибудь перекусить, что мы и сделали, отдав дань знаменитым «тапас» – разнообразным закускам, которыми можно хорошо наесться, т.к. на большом подносе принесут либо нарезку колбас, ветчин и сыров, либо сугубо рыбный ассортимент, либо картофельный с разными соусами, либо овощной вариант на основе помидоров, кабачков, чеснока и пр. Разумеется, «тапас» хорошо идут под вино или пиво.
По легенде, король Альфонсо захотел выпить вина, когда поднялся пыльный ветер. Находчивый слуга накрыл королевский кубок ломтиком «хамона» (сыровяленый свиной окорок, который иногда подается с... дыней!), создав своего рода крышку – исп. «тапа». Король выпил вино, заел «хамоном» и попросил добавку, после чего в Испании родилось название национального блюда. У испанцев принято переходить из одного бара в другой, пробуя разные «тапас», так что это кулинарное развлечение давно стало любимым времяпрепровождением.
Кроме «Фиесты», в программе экскурсии был еще один ляп, касающийся как раз Гранады, «где нашел покой знаменитый уроженец Гранады — Фредерико Гарсиа Лорка». Мало того, что это сказано о расстрелянном поэте, чью могилу так и не нашли, так он к тому же не был уроженцем Гранады.
В то же время уроженцем Гранады был один из столпов еврейской поэзии Средневековья Моше ибн Эзра, а одним из самых знаменитых гранадцев своего времени – другой классик еврейской поэзии, полководец, ученый, главный визирь и второй человек после короля, предводитель местной еврейской общины Шмуэль ха-Нагид (993-1056), с равной силой воспевший любовь и войну. Это он написал более тысячи лет тому назад канонические строки:
Война поначалу красотке под стать,
Которой бы каждый хотел обладать,
Но после окажется мерзкой старухой,
Заставив любого дрожать и рыдать.
(Из антологии «Еврейская поэзия средних веков» в переводе с иврита В. Лазариса, «Книжники», Москва, 2014, 551 стр.).
Несмотря на то, что Гранада не раз была обязана своим существованием военным победам ха-Нагида, нам не попалась на глаза ни улица, ни мемориальная доска с его именем, ни памятник этому уникальному человеку, перед которым преклонялись евреи и арабы. Знаменитый «львиный фонтан» в Альгамбре, где двенадцать львов символизируют знаки Зодиака, первоначально был сделан для Шмуэля ха-Нагида и находился в его усадьбе вблизи Альгамбры.
В те времена евреи Гранады достигли такого высокого положения в обществе и при дворе, а их община была так многочисленна, что у арабов утвердилось название «гарнатат аль-яхуд», «еврейская Гранада». «Кто не видел еврейской Гранады, – восхищенно говорили они – тот не видел ничего». Но сегодня от еврейской Гранады не осталось ничего.
И напоследок два филологических экскурса.
Первое касается привычного словосочетания «бой быков». Непонятно, как оно устоялось в русском языке, если никакого боя между быками нет, как нет. А что же есть? Есть Убой быков. А коль скоро «коррида» образована от глагола correro, означающего «бежать», то самая правильная коррида в Памплоне, где налицо бег быков.
И второе. До начала XX века нормативным названием города и провинции Granada на юге Испании была «Гренада». В таком варианте она и попала в знаменитое стихотворение Светлова. Таким же образом Гренада воспета Чайковским на слова из поэмы А. К. Толстого «Дон Жуан» со знакомым с детства рефреном:
От Севильи до Гренады
В тихом сумраке ночей
Раздаются серенады,
Раздается стук мечей.
Допустим, серенады в этих местах еще раздаются, а вот стук (почему стук, а не звон?) мечей уже не услышишь. Разве что мЯчей.
Но романс начинается с другого:
Гаснут дальней Альпухарры
Золотистые края...
Можно только удивляться, как это между Севильей и Гранадой Толстого занесло в такую глухомань на юго-востоке Сьерра-Невады. Но Альпухарра, где при арабах производилось столько шелка, что эти горные места называли Шелковым краем, все еще жива-здорова, разве что остается в стороне от главных туристических троп. Тем не менее, все эти неповторимые белые деревушки мы видели изо дня в день, разъезжая по Андалусии, где вкуснее «сангрия», где лучше всего танцуют фламенко и глотают последние буквы, создавая особый андалузский диалект.
11. КОРДОВА
В Старый город можно пройти разными путями, в том числе – по древнеримскому мосту времен императора Августа, который перекинут через Гвадалквивир.
Другой связью Древнего Рима с Кордовой можно считать тот факт, что здесь родился Сенека. И что может быть лучше для осмысления еще одной связи – его и нашей жизни, чем такая цитата стоика-самоубийцы: «Сколько бы мы ни старались, жизнь бежит быстрее нас, а если мы еще медлим, она проносится, словно не была нашей, и, хотя кончается в последний день, уходит от нас ежедневно».
Со считанными часами, отведенными на осмотр Кордовы, это звучит особенно убедительно.
Сразу за мостом открывается Соборная площадь с городскими воротами, за которыми находится один из главных памятников ислама Мескита – мечеть, названная в англоязычном буклете... Кафедральным собором.
Но никакой ошибки тут нет: перед нами – совершенно уникальная комбинация главной мечети андалузского халифата и римско-католического собора, рожденная желанием испанских королей искоренить всякую память о мусульманском владычестве. Без малого восемьсот лет назад они начали сносить колонны в центре мечети для строительства величественного алтаря со всеми прочими церковными атрибутами, пока не опомнились, поняв, что собственными руками уничтожают уникальное творение арабских зодчих. Оно выглядит, как бесконечный каменный лес с сотнями мраморных и гипсовых колонн, и раскрашенных красно-белых арок, уходящих в разные стороны и создающих самую невероятную перспективу. При этом не возникает никакого ощущения тесноты.
В результате этого непостижимого симбиоза двух враждебных религий в одном помещении алтарь с хорами и органом распрекрасным образом уживается с «михрабом» – молитвенной нишей, обращенной в стороны Мекки. Хотя ни один правоверный мусульманин никогда не будет молиться в такой мечети, а то и вовсе не переступит ее порог.
Как и в Севилье, минарет превратили в колокольню, которая в XVII веке приобрела зримые черты барокко. Но если сравнить оба минарета, похоже, что Хиральду перестраивали по кордовскому прототипу.
Любопытно, что реставраторы не ограничились своей основной работой, а бережно собрали автографы строителей, возводивших Мескиту. И надо же, чтобы среди них оказался еврейский каменщик или резчик, оставивший самый понятный для нас и безошибочно узнаваемый знак.
Узкие улочки Кордовы забиты туристами и буквально завешаны геранью,
а патио служат не только для домашнего отдохновения,
но также для сбыта своих работ местными мастерами золотых, серебряных и других дел, которые устраивают по воскресеньям выставку-продажу своей продукции, и все это называется по-арабски «сук», а на иврите «шук», т.е. базар.
После мечети-собора мы пошли в еврейский квартал, с которым связано столько блистательных имен.
В Кордове родился Шмуэль ха-Нагид (но и здесь не осталось его следов), а от него прямая дорога к Аврааму ибн Эзре, написавшему в 1146 году душераздирающий «Плач по убиенным евреям Андалусии и Магриба» после еврейских погромов, устроенных берберскими племенами. Есть там и такие строки:
«Кордову, сердце мое,/ в руины ее/ превратили».
И вот мы в восставшей из руин Кордове, которая в средние века была научным и религиозным центром испанских евреев. Здесь жил основатель андалузской еврейской поэзии Дунаш Бен-Лабрат (умер ок. 990), ярко описавший пиры, которые устраивали и евреи, и арабы.
«...Смоква, финики, гранат,
Алоэ, мирт и виноград,
Ароматом этот сад
И негой наполняют.
Фонтан звенит, ручьи журчат,
И голоса певцов звучат,
И цитра с лютней с ними в лад
Усладу навевают.
А между листьями дерев –
Птиц нескончаемый напев,
Плоды прекрасные, поспев,
Над головой свисают.
И воркованье голубей
Как флейта посреди речей.
Сладкоголосый соловей
Слух песней услаждает.
В саду мы будем пить,
Чтоб горечь утопить,
Воспеть и восхвалить
Все, что земля рождает.
(...) А после всех сластей
Барашка пожирней
Зарежу – ешь и пей,
Покуда кровь играет...»
И, наконец, в Кордове поселился Йехуда ха-Леви. Здесь он написал «Сефер ха-кузари» («Книга хазара»), и отсюда же отправился в свое последнее путешествие – в Иерусалим, написав по дороге знаменитый цикл «Сионид»:
Сион, неужто ты не спросишь о судьбах узников твоих,
Что шлют тебе с тоской приветы со всех просторов мировых?...
Ха-Леви повезло больше других поэтов: в Кордове есть площадь, носящая его имя.
Но самого большого почета оправданно удостоился уроженец Кордовы и один из величайших умов еврейского народа Маймонид (Рамбам), философ, ученый и врач. К его памятнику определенно не зарастет народная тропа.
Более того, кто-то предложил ухватиться за ногу Рамбама, чтобы сбылись мечты о счастье. Достаточно было одному идиоту придумать такую штуку, как гиды всего мира стали повторять эту рекомендацию, вследствие чего обе ноги Маймонида дочиста отполированы десятками миллионов рук.
Крошечный закоулок, в котором стоит памятник, подобающе назван Тивериадской площадью, учитывая, что именно в Тверии находится гробница Маймонида. Но, кроме того, неподалеку есть и площадь Маймонида, на которой расположился музей корриды.
От прикосновнения к ноге Маймонида счастья не будет, зато в том же квартале нашелся кашерный ресторанчик под названием «Дом счастья», где первое слово написано по-испански, а второе («мазаль») – иврит в латинской транскрипции.
В завершение прогулки по кварталу мы пришли к старинной синагоге – единственной, которая сохранилась в Кордове от былой славы этого духовного центра. На восточной стене осталась надпись на иврите, из которой следует, что эту синагогу построил Ицхак Махеб, сын богача Эфраима, в 1314-1315 году. Но, кроме своего автографа, архитектор увековечил в камне мечту всех евреев: «Восстань, о, Господи, и поспеши отстроить Йерушалаим», что совсем близко к традиционному благословению после еды, где есть такие слова: «Отстрой поскорее священный град Йерушалаим в наши дни».
Как и две толедские синагоги, в прошлом кордовскую синагогу превратили в католическую церковь, но после проведения обширных реставрационных работ в 30-х годах прошлого века ей вернули первоначальный облик, включая раздельный вход для мужчин и женщин, и присвоили статус национального памятника.
По какой-то глубинной логике недалеко от еврейского квартала находится инквизиция. Разумеется, не ее штаб-квартира и застенки, а лишь музейное воспоминание, но со всем необходимым инструментарием, куда почему-то затесался... пояс верности.
12. ГИБРАЛТАР
Поздно вечером, в конце апреля 711 года, два весельных судна, нагруженных людьми, лошадьми и бурдюками с запасами питьевой воды, неслышно подошли к крошечному выступу у подножья гигантской скалы.
Этим авангардом несметной армии командовал бывший раб и храбрый воин по имени Тарик бен Зиад. А все дальнейшее стало историей, в которой названная его именем скала Джабель Тарик со временем превратилась в Гибралтар.
В память об этом событии теперь высится мечеть – пятимиллионный подарок короля Саудовской Аравии для 1.000 местных мусульман.
Здесь началось мусульманское вторжение в Европу, которое длилось вовсе не восемь веков – по сути дела, оно успешно продолжается до сих пор после того, как в 60-х годах XX века наивная и глупая Европа сама легализовала этот процесс в поисках дешевой рабочей силы.
Переход сухопутной границы между Испанией и Гибралтаром напомнил, как это делалось в старой французской кинокомедии «Закон есть закон». Границу переходят пешком, на машине или на автобусе.
Последние два варианта особенно впечатляют, потому что, попав на территорию Гибралтара, вы преспокойно переезжаете... взлетно-посадочную полосу, которая обрывается у самого моря, что немало говорит о размерах этого города-государства.
И с той, и с другой стороны границы к вашим паспортам не проявляют большого интереса – это не аэропорт. Тут просто махнут рукой – мол, проходи-проезжай, не задерживай движения.
Испанцы из соседних городов ездят в Гибралтар заправляться дешевым бензином, а
то и просто приезжают на велосипеде, что увековечено в памятнике испанским рабочим.
Первое, что предлагает местное турбюро – сувенирную печать на паспорт стоимостью в два гибралтарских фунта.
Здесь говорят на смеси английского и испанского, которая называется «джанито». Например, английское «хай» с испанским «ола» породило... «хайо».
Кроме карты, в турбюро можно получить свежий выпуск местной англоязычной газеты, которая показывает, как – вопреки Сенеке! – остановить бегущее время. Чего стоит один заголовок «Гнев по поводу последнего испанского вторжения»: «В провокации, устроенной испанцами 27 марта, приняли участие две рыболовецкие шхуны и два испанских военных корабля».
Такое ощущение, что Трафальгарская битва была на прошлой неделе, и где-то на рейде еще стоит поврежденное английское судно с заспиртованным в бочке с ромом адмиралом Нельсоном, чьи матросы ждут-не дождутся, чтобы по прибытии в Лондон выпить всю бочку за упокой его души.
Из всех видов оружия 100-тонная пушка, которую с трудом заволокли на гору, но так из нее и не выстрелили, стала памятником английской обстоятельности и предусмотрительности.
А вот как выглядит вид на Африку с тех самых Геркулесовых столбов.
В ясную погоду отсюда видны берега Марокко, но туман их почти скрыл. Осталось только полюбоваться на последнюю «европейскую точку», где кончается Европа и где Средиземное море сливается с Атлантическим океаном.
Отсюда можно хорошо представить, сколько времени ушло у воинов Тарика бен Зиада, чтобы преодолеть 58-километровый пролив. И здесь же легко оживить картины другой войны и другой переправы: авиация Франко бомбила республиканские суда в Гибралтарском проливе, чтобы быстрее начать переброску войск в Испанию. В определенном смысле слова это была Вторая Реконкиста, которую сам Франко назвал «Крестовым походом».
От Второй мировой войны на Гибралтаре остались тоннели длиной в 50 км (больше, чем протяженность всех местных дорог) и пещеры, переоборудованные в военные госпитали, так что вся гора пестрит дырами, как швейцарский сыр.
Благополучие Гибралтара зиждется на трех китах: доки, банки и туризм. И, судя по массовому строительству отелей и правительственных комплексов, дела идут хорошо. Принимая во внимание, что строительной площадкой служит гигантская искусственная насыпь, увеличившая общую площадь до 6.5 кв. км., на которых живет около 30.000 британских граждан.
На вершину горы можно подняться на фуникулере или на такси, причем таксист выполняет роль гида. Нам же повезло гораздо больше, т.к. водитель минибуса включил запись на русском языке с невообразимыми перлами. Финал морского сражения выглядел так: «Корабли загорелись и потопли». Или: «В этой церкви женились один из «битлов» Джон Леннон и один из Джеймсов Бондов Шон Коннери. Но, конечно, не друг на друге».
А перед тем, как мы поднялись на самый верх, чтобы посмотреть на местную диковинку – бесхвостых макак – неведомый голос предупредил нас: «Не смотреть в глаза макакам. Это разрешено только альфа-самцам. Если вы – не альфа-самец, не делайте этого. И не приближайтесь к ним слишком близко. Были случаи похищения париков».
Через несколько минут мы увидели грустных макак, которых веселые туристы закармливали насмерть всякой дрянью.
Гибралтар – единственное место в Европе, где полудикие обезъяны живут в естественных условиях дикой природы без всяких клеток. Их общее число – 350. Имя каждой из них утверждает сам губернатор. Существует поверье, что англичане останутся в Гибралтаре до тех пор, пока здесь останутся обезъяны. И, когда в 1944 году Черчиллю сообщили, что макаки вымирают, он отвлекся от войны, чтобы позаботиться о подкреплении.
Сталактитовая пещера Св. Михаила вполне годится для подземных представлений, до того она ухожена, освещена и радиофицирована.
Где-то между пещерой и макаками установлена мемориальная табличка в честь одного-единственного визита в свои заморские владения Ее Величества королевы Великобритании с Их Высочеством герцогом, которые «здесь стояли и смотрели на Гибралтар».
Дело было в 1954 году, когда королева Елизавета с супругом прибыла у Гибралтар, несмотря на категорические протесты генерала Франко, заявившего, что Гибралтар был ему обещан за то, что он не атаковал его во время войны. Британский Форин Оффис провел соответствующее расследование и пришел к выводу, что все претензии «каудильо» не стоят выеденного яйца. После чего королевский дом с еще большим вниманием стал следить за самочувствием макак.
Религиозные нужды жителей Гибралтара обеспечивают четыре церкви и одна синагога со скромным названием "Врата небесные", напоминающая о славных временах, когда сэр Йехошуа Хассан был премьер-министром, Авраам Царфати – мэром, а еврейская обшина насчитывала 600 человек и оставалась единственной в мире, где все, как один, соблюдали субботу и законы кашрута.
Главная здешняя улица, идущая вдоль подножия скалы с севера на юг, без всяких ухищрений так и называется – Главная, переполненная всевозможными магазинами. А в отходящих от нее переулках расположилось много баров и ресторанов.
В архитектуре доминирует колониальный стиль. У полицейских – знакомая английская форма. А памятник защитникам Гибралтара неподражаемо передает подлинно английский дух.
Короче, если в Испании нам ни разу не пришло в голову воскликнуть «Да здравствует король!», то уезжая из Гибралтара, мы с легким сердцем сказали: «Боже, храни королеву!»
|