|
С улицы Леонардо да Винчи в Тель-Авиве (где я работаю) – в аэропорт им. Леонардо да Винчи в Риме. Маленькая группа из двадцати пяти человек, полупустой автобус со всеми удобствами и милейшим водителем-итальянцем Бруно, и наш экскурсовод –
Инна Когосова,
оказавшаяся человеком-праздником, сочетающим живой интерес к людям, доброжелательность, артистизм, эрудицию и знание итальянского языка с редкой способностью каждый день чем-то удивлять.
Из Рима сразу – в Неаполь, минуя рабочие окраины и близлежащие городки. Цитрусовые плантации, виноградники, пинии на холмах, на дороге чаще всего – «Фиат». Дорожный указатель «Понтекорво» вызвал в памяти стишок о физике-атомщике Бруно Понтекорво, который в 1950 году благополучно бежал из Лондона в Москву, укрепив советский ядерный потенциал.
Если ваши гениталии
Укорочены в Италии,
То тогда для вашей нации
Нет у нас дискриминации.
Итальянцы считают, что Неаполь – не Италия. И правильно считают. Потому что Неаполь – это Израиль. Тут живут наши. Те же смуглые, азартные и шумные люди, разговаривающие руками (объявление в автобусе: «Не разговаривайте с водителем – его руки должны быть на руле»), то же свободолюбие и расхлябанность, отсутствие правил дорожного движения, и те же жесты. Точнее, почти те же, и израильтянам надо быть очень осторожными, потому что наша знаменитая «рэга» – сложенные щепотью большой, указательный и средний палец, что означает «минутку» – здесь означает ни больше, ни меньше, как «пошел ты на…»
Говорят, неаполитанский диалект так же непостижим для римлян, как техасский – для вашингтонцев.
В общем, итальянские фильмы о Неаполе подготавливают к его внешнему виду: колониальный стиль сменяется барокко и плавно перетекает в сталинский конструктивизм с печатью Муссолини, скучные новостройки, сильно ободранные дома c развешанным на фасаде бельем, припортовые задворки, бесконечная набережная и купающиеся дети в бухте Санта-Лючия, о которой сочинили самую известную неаполитанскую песню.
Но две вещи сразу говорят о том, что вы не в Одессе и не в Хайфе: сверкающий во весь горизонт Неаполитанский залив и нависший над городом Везувий. Время от времени вылетающее из него легкое белое облачко выглядит знаком «memento mori». Вдоль дорог даже осталась окаменевшая лава, но жизнь на вулкане приучила неаполитанцев к оптимизму: прямо у кратера открыли три бара. Так что те, кто дошли до вершины, всегда смогут выпить пива в таком количестве, чтобы не отличить название горы Монте Сомма от знакомого с детства Монтигомо.
Насчет пива нечаянная радость ожидает всех читателей Куприна: «Гамбринус» – ни что иное, как исковерканные имя и фамилия местного пивовара, которого звали Ян Примус. Он и открыл сеть знаменитых пивных заведений, все еще украшающих улицы Неаполя.
Одного круга на автобусе и короткой прогулки, конечно, мало для города, чей Археологический музей набит сокровищами и куда на зиму перебирался Вергилий, а в другие времена года (и в другие годы) – Петрарка и Боккаччо, встретивший здесь свою возлюбленную Фьяметту. Кроме того, автор «Декамерона» подрабатывал картографом в пятибашенном королевском замке, рядом с которым стоит нечто удивительное: кони Клодта, венчающие ворота. Как? Откуда? Того самого? Да, того самого, и прямиком от Николая I – в подарок сиятельному собрату, королю Виктору Эммануилу II.
А поскольку дело было после Отечественной войны, Клодт счел возможным пошутить самым гениальным образом: на гениталиях жеребца он изобразил… портрет Наполеона.
Площадь Плебисцита оправдывает свое название: между церковью, скопированной с римского Пантеона, и другим королевским дворцом в былые времена могли разместиться все жители города.
Сегодня число неаполитанцев перевалило за полтора миллиона, и Неаполь оправданно называют «городом организованного хаоса», но также и «городом организованной преступности», где правит местная мафия «коморра». Одноименный фильм шел в Израиле под названием «Гоморра», видимо, чтобы лучше передать аморальный характер этой организации.
В ресторане «Везувий» официант уже привык к русским группам и его вопрос по-русски звучал так: «Мясо или море?»
2.
Что мы знаем о Помпее? Все. Вулкан, Брюллов и… Пожалуй, больше ничего.
Мы приехали в Помпею и удивились размерам этого города, который был полон жизни почти две тысячи лет назад, пока семиметровый слой лавы не накрыл его, как одеялом, чем и спас для истории.
Всего за пятнадцать лет до извержения Везувия здесь было землетрясение, но никто не воспринял его, как генеральную репетицию Матери-Природы, поэтому богатые римляне продолжали переезжать летом на свои помпейские дачи.
В Помпее жили 25.000 человек. Типичный образец древнеримского градостроительства, где было все необходимое, включая форум, амфитеатр, гладиаторский цирк и публичный дом.
В плитах мостовых сохранились глубокие борозды от повозок, нагруженных всякими товарами. Стены домов, лавок, мастерских остались на местах, вот только их обитатели куда-то подевались. В этом опустевшем городе стоит неимоверная тишина. Ни звука, ни шороха. Даже немногочисленные туристы ходят осторожно, будто опасаясь кого-то потревожить. Но потревожить некого. Все случилось мгновенно 24 августа, в два часа пополудни. Помпейцы даже не успели понять, что произошло. Разве что открыть рот и крикнуть, как женщина в стеклянном ящике. И раб – в соседнем ящике. У обоих сохранились зубы и кости, все остальное залито воском, которым пропитали тела. Искаженные гримасой, запрокинутые лица, скрученные руки и ноги людей, умерших от удушья.
Все происшедшее Плиний-младший описал Тациту глазами очевидца в двух письмах, от которых до сих пор пахнет серой.
По понятным причинам, ни дом пекаря, ни дом патриция с «Танцующим фавном» в центре пустого бассейна,
ни великолепные мужские и женские бани не вызывают такого любопытства и интереса, как публичный дом («лупанарий», от «лупа», волчица). Неизвестно, в самом ли деле жрицы любви зазывали клиентуру завываниями, но, поскольку история Рима напрямую связана с волчицей, помпейские волчицы оказались на своем месте работы.
Тут больше, чем где бы то ни было, чувствуется эффект присутствия. Вот – предбанник, где клиенты ждали своей очереди, разглядывая фривольные фрески с подробным описанием репертуара услуг.
Вот – каменная лежанка, на которой предавались любви.
На первом этаже услуги шли по второму разряду, на втором – по первому. Там же находилась «мадам». В Помпее проститутки работали без выходных.
Иллюзия человеческого присутствия так велика, что порой испытываешь неловкость от вторжения в чужую жизнь, входя без спросу в чужие дома, хотя их владельцев уже две тысячи лет нет в живых. Римская любовь к порядку, благоустройству и роскоши видна повсюду.
Осмотрев Помпеи, пожилой человек из нашей группы сказал: «Похоже на Чернобыль. Я там был неделю вместе с ликвидаторами».
Незабываемый вопрос: «Так что же, Брюллов писал с натуры?»
Так закончился наш первый и последний день Помпеи.
3.
Произносишь «Сорренто», и в голову сразу лезет знаменитая песня, требующая сюда вернуться. А вокруг – роскошные сады, апельсиновые и лимонные рощи, и отовсюду виден залив. Небольшой городок с обязательными римскими руинами в историческом центре, и там же – памятник уроженцу Сорренто, поэту-романтику Торквато Тассо.
Во всех справочниках упоминается его поэма «Освобожденный Иерусалим», где на любовную линию нанизаны опоэтизированные зверства Первого крестового похода. Но после завершения работы автор повредился рассудком и, проведя семь лет в сумасшедшем доме, назвал вторую редакцию поэмы «Завоеванный Иерусалим».
Колоритной фигурой сегодняшнего Сорренто оказался синьор Умберто Персико – пожилой, низкорослый, хромоногий, с длинным, вислым носом и внимательными глазами. При этом он гоняет на мопеде, как мальчик, не боясь превышения скорости. Ни один полицейский его не остановит. Причина очень проста.
Кое-кто считает его хозяином Сорренто, а формально он возглавляет фирму, которая монопольно регулирует мощный поток туристов, предоставляя свои автобусы и катера. Мафия или нет, но стоит синьору Персико мигнуть, и любое дело будет улажено в пять минут. Поскольку он самолично сопровождал нас на Капри, мы видели, что в его случае «по мановению руки» – не метафора. Палец налево – проходим без очереди, палец направо – садимся в первый же минибус, оставляя позади толпу ожидающих.
Работая с группами из Израиля, синьор Персико знает слова «шалом» и «доброе утро», что вполне роднит его со многими новыми репатриантами.
За полчаса большой прогулочный катер с грязным туалетом и грязными иллюминаторами добирается до Капри. Из моря вырастает зеленый остров с бухтой,
вызывая исключительно литературные реминисценции: Горький, Бунин, Моэм. Где именно жили двое последних, уже трудно сказать, но красная (в прямом, каменном смысле слова) вилла Горького в верхней части острова прилепилась к горе, и все бывшие советские граждане считают необходимым ее сфотографировать. Расположение патрицианской виллы со сногсшибательным видом окончательно укрепило убеждение в том, что за годы жизни на Капри товарищ Буревестник превратился в одну из тех самых жирных гагар, которые прятались в местных утесах. Тем более, что верхняя часть Капри, куда из бухты, по узким дорогам уносятся минибусы с туристами, все еще считается богатым районом. Так что советский император Massimo Gorky почти не уступал императору Тиберию, которой, как пишет Светоний, очень весело проводил тут время. Разница была только в том, что Тиберий совращал девочек и мальчиков, а Горький – всю советскую интеллигенцию.
Кстати, с мальчиками связан соседний остров Нуриева, который после его смерти перекупил местный бизнесмен.
Вокруг – настоящее царство природного великолепия, прорезанное тросами фуникулера.
Совет для слабонервных и тех, кто боится высоты: трижды подумайте. Здешний фуникулер – не закрытая кабинка, а совершенно открытое кресло с перекидной металлической планкой (не защелкой!). В одну секунду подлетает кресло, туда плюхается человек и взмывает на высоту пяти – семиэтажного дома. Справа – море, впереди – вершина горы, а внизу… Вниз лучше не смотреть.
Только потом понимаешь, что это был не просто подъем на фуникулере, а самое настоящее вознесение души. Меня всегда интересовало, куда отлетает душа, покидая бренное тело. Теперь я знаю точный ответ: душа летит на Капри.
Никогда в жизни не испытывал чувства, похожего на самый настоящий экстаз: в полной тишине, нарушаемой только поскрипыванием тросов, стрекотом цикад и птичьим пением, высоко над виноградниками, цитрусовыми рощами, садами и зарослями шиповника, среди пьянящих запахов вереска, маков и жасмина, ты паришь в воздухе, слабея сначала от страха, потом – от восторга. Медленно пощелкивают колеса фуникулера, наматывая трос, и в обе стороны, на гору и с горы, ползут кресла с откинутыми головами и болтающимися ногами. Самые смелые еще ухитряются ерзать, поворачиваться и фотографировать. До чего же тихо! Куда идет фуникулер – может, прямо в рай?
Море окружает разбросанные среди виноградников домики. Время от времени из них выходят
крошечные люди, над головами которых круглый год, изо дня в день, проплывает бесконечная
вереница миллионов туристов, оставляющих итальянской казне десятки миллионов евро.
Подъем продолжается всего четверть часа, но кажется вечностью. Вечностью, прожитой вне земли, что, в общем, так и есть.
С высоты 580 метров обрыв вонзается в изумрудное море, и где-то там, внизу, кружат орлы, похожие на брошенные обрывки коричневой бумаги. Маленькие, стального цвета ящерицы нежатся на камнях. В Израиле цветы почти не пахнут, здесь одурманивают. Ошеломляющее чувство бесконечности жизни. «И мы, бессмертные на время…» Хотя бы на тридцать минут подъема и спуска на фуникулере.
Первым, кого я увидел внизу, был синьор Персико. На его немой вопрос «Ну, как?» последовал ответ: «Беллиссимо!», на что хозяин Сорренто поднял большой палец тем же жестом, каким римские императоры даровали жизнь гладиаторам (правда, местный гид в Риме уверяла, что все это – вранье, и на самом деле знаком жизни была распахнутая красная подкладка императорского плаща).
Если что и покупать на Капри, так это местный 30-градусный ликер «Лимончелло» (10 евро бутылка), изготовляемый путем настаивания лимонной кожуры (а не дистилляции), поэтому весь витамин С остается в организме. Ну, а когда ликер будет выпит, о Капри напомнит магнит на холодильнике, усеянный все теми же лимонами.
4.
В воспоминаниях Фалька я прочел, что в юности он пешком исходил северную Италию: «На юг не хватило денег». А мы продолжили освоение юга, отправившись по серпантинам Амальфийской дороги.
Пересекли Соррентийский полуостров и выехали на прибрежное шоссе с бесконечными тоннелями и умопомрачительными витками над самой пропастью. Позитано, прозванная хореографом Мясиным «вертикальной деревушкой», где сладкоголосо пели те самые сирены;
Прайяно, населенный моряками и рыбаками с коралловой серьгой в ухе, которые молятся своему покровителю Св.Луке в церкви с куполом из чешуйчатой майолики. И там же, вдоль дороги, «презеппио» – умилительное собрание всевозможных миниатюрных домиков, привезенных благоверными итальянцами на Рождество и чем-то неуловимо напоминающих погребальные урны.
Фуроре (какое название!) – с единственным в Италии фьордом.
Изумрудный грот, где туристов катают на лодках среди сталактитов и сталагмитов, а на двухметровой глубине, подсвеченные прожектором – неизвестно как туда попавшие фигурки младенца Христа и девы Марии, определенно изготовленные местным умельцем. От каждого удара весла вода меняет цвет, становясь все изумрудней.
И последний пункт нашего путешествия на юг – Амальфи, старейшая итальянская республика, грозный когда-то оплот мореходов. Амальфийцы выгодно торговали с турками, и на здешних верфях построили множество больших галер для перевозки крестоносцев на Восток.
Сегодня от прошлых времен в этом маленьком, уютном курортном городке остались развалины сарацинского замка на горе, а всех, кто выходит на центральную площадь, встречает нависающий с холма храм Св. Андрея с широченной лестницей и великолепной бронзовой дверью, который за двенадцать веков не потерял ни восточной роскоши, ни приморского шарма.
При интимном отношении итальянцев с Богом (еще одно сходство с евреями), не удивительно, что имена святых дают не только храмам, но и заведениям общепита. По соседству с храмом – пиццерия Св. Андрея.
На этой же площади отведали гордость южных кондитеров – пирожное «баба неполитана» (3.5 евро), чье название сразу воскресило в памяти незабвенную «ром-бабу» из школьного буфета. Разве что в Италии и тесто нежнее, и рома больше, и настоящий заварной крем высшего класса. Чашечка кофе стоит полтора евро стоя, и три – сидя.
Перед самым отъездом в Рим выяснилось, что синьор Умберто Персико занимает пост председателя Соррентийского отделения знаменитого Мальтийского ордена, который был создан не где-нибудь, а здесь, в Амальфи. Тут я и догадался, что нас роднит, ведь второе название организации синьора Персико – Иерусалимский орден госпитальеров, а мы в известном смысле слова из Иерусалима. И, конечно, образ рыцаря плаща и кинжала, как ничто лучше, подходит человеку, которого даже полиция боится штрафовать.
МЕЖДУ СТРОК
Из раздобытой нашим экскурсоводом информации выяснилась интересная картина того, сколько зарабатывают итальянцы. Точнее, дело не в цифрах, а в соотношении профессий и их ценности для общества.
Почтальон и садовник получают одинаково мало, ветеринар зарабатывает больше врача, гражданский летчик – вдвое больше военного, а сантехник – больше университетского профессора.
Что касается нашего брата-журналиста, то в Италии тележурналисты уже обогнали сантехников, а газетные журналисты еще не догнали ветеринаров.
5.
< Наши римские каникулы продолжались всего 48 часов, но в Рим можно приезжать десятки раз, и каждый раз открывать его заново. После белокаменного Неаполя светло-коричневый и красновато-палевый Рим действует успокаивающе.
Прогулка по Риму, как прогулка по Бродскому: «Мимо ристалищ, капищ,/ Мимо храмов и баров,/ Мимо роскошных кладбищ,/ Мимо больших базаров…»
Если все дороги ведут в Рим, то туристический Рим начинается с Колизея.
Лейтмотив осмотра Колизея: «Тут все разграбили и вывезли», что видно невооруженным глазом и сразу напомнило визит в Версаль: «Почему тут так пусто? После Коммуны ничего не осталось». Тем не менее, воображение латает дыры, настилает мрамором сгнившие опоры арены и заполняет трибуны десятками тысяч плебеев, для которых вход был бесплатным, а перед началом беднякам раздавали хлеб. А, поскольку в древнем Риме каждый второй день был какой-нибудь праздник, то какие же запасы хлеба и зрелищ надо было иметь!
Налицо имперская гигантомания: Колизей – на 50.000 человек, ипподром Тита – на 30.000. Куда ни посмотришь, все колоссально. Что ни площадь, можно вместить половину населения древнего Рима.
У египтян остались построенные евреями пирамиды, у римлян – Колизей, и что мы получили в благодарность от тех и других?
Если раньше у Колизея дежурили проститутки, отлавливая разгоряченных кровью клиентов, сегодня дежурят костюмированные римские воины, с которыми можно сфотографироваться.
Снимок в шлеме – 5 евро, с мечом – 10, а, если вы попытаетесь сняться с ними рядом бесплатно, можно получить мечом по голове, или, по меньшей мере, ругань вдогонку с единственным понятным словом «кретино».
Тридцатиградусная жара требует жертв. Грохочущие в наушниках имена, цифры и факты сливаются в одну кашу, которую надо все время сдабривать водой.
А вот и Форум. «Ах, Форум, ах, Форум, вот – римская деталь…»
Билет в Колизей позволяет посетить Форум. Здесь-то и взимают плату за вход в провал, чтобы он не провалился. Потому что туристы всего мира потихоньку растаскивают на память по камешку (грешен – взял, но успокоил себя тем, что евреи уносят из Рима камни в виде компенсации на строительство Третьего храма). Хорошо, что колонны такие тяжелые. Обязательный Форум, как и обязательный Колизей, вызвал не столько восторг, сколько вежливую скуку. Так учебник истории отличается от исторического романа.
Арка Тита оказалась закрытой веревками, так что в этот раз евреям не удалось плюнуть через левое плечо, отомстив за унижения наших предков.
Если водопровод, «сработанный еще рабами Рима», давно вышел из строя, канализация все еще работает на радость римлянам.
Среди исторических развалин я оказался в окружении того самого римского права, которому меня учили в институте. Но на Форуме все как-то ожило и стало объемным, рельефным и барельефным.
Остатки храма весталок, служивших хранительницами вечного огня,
вызвали предложение возродить традицию, благо в Москве и в Париже беспризорный огонь время от времени перестает быть вечным.
И еще одну традицию тоже стоит возродить: награждать каждого олимпийского чемпиона персональной триумфальной аркой, как у императора Константина. Столько времени прошло даром от Константина до Ремарка!
Посаженные на Форуме три политико-ботанических символа – инжир, оливки и виноградная лоза – навели на мысль, что, избавившись от римлян, израильское сельское хозяйство мало изменило свой репертуар.
Кроме Форума, политические вопросы обсуждали в термах, то есть в бане, куда ходили патриции (собственно, и у нас ультраортодоксы предпочитают обсуждать политику в микве, а не в Кнессете – так надежнее). Плебс купался прямо в Тибре, как до сих пор жители Дели купаются в Ганге.
Туалетный бизнес процветал не только потому, что император Веспасиан ввел плату за туалет, но еще и по той причине, что в древнем Риме шла активная торговля мочой, заменявшей стиральный порошок.
Марк Аврелий («не еврей ли?») на коне в центре Капитолийского холма выглядит так, будто вот-вот поделится еще одним замечательным афоризмом. Что-то вроде «Живи так, как будто ты сейчас должен проститься с жизнью» или «Смерть не имеет к нам никакого отношения: когда существуем мы, не существует она, когда же есть она – мы уже не существуем».
Скульптор изобразил Марка Аврелия с бородой, которая в его время была новинкой. Отращенная для того, чтобы прикрыть шрам, императорская борода стала для гладко выбритых римлян образцом для подражания. Правда, сегодня этот образец напрочь забыт.
«Алтарь Отечества» на площади Венеции
итальянцы прозвали «пиш.машинкой» и «свадебным тортом», как тель-авивцы окрестили «шестеренкой» идиотский фонтан Агама на площади Дизенгофф. Однако на римской площади есть и другое памятное место – балкон Муссолини.
Отсюда Дуче и обращался к народу, заполнявшему, судя по кинохронике, не только саму площадь, но и все прилегающие улицы так, что яблоку негде было упасть. В отличие от Франко в Испании, память о Дуче в Италии не только не исчезла, но культивируется сувенирной промышленностью: голова, бюст, фигура в полный рост, в каске, во френче, из гипса, железа и пластмассы. Когда партизаны повесили Дуче вниз головой, они не подумали, что Св. Петр попросил распять его вниз головой, чтобы не походить на Иисуса даже в смерти. Муссолини еще не канонизировали, но, подобно реабилитации Сталина, процесс идет, и в пользу Дуче записали широкомасштабную перестройку Рима и упорядоченный график поездов.
5а.
Вилла кардинала Д’Эсте в Тиволи, бывший дачный поселок римских императоров, осталась блаженным спасением от жары. Еще в XVI веке кардинал повелел разбить террасные сады
и построить сотню дивных фонтанов вокруг развалин императорских вилл, и лучшие итальянские архитекторы (в том числе, ландшафтные) выполнили эту задачу так, что Тиволи стало именем нарицательным задолго до Версаля и Петергофа.
Главное отличие Тиволи от своих последователей – никакой помпезности, ни малейшей попытки поразить все последующие поколения размерами парка и количеством скульптур. Кардинал построил виллу для себя. За тридцать лет я успел забыть, что часть фонтанов вообще спрятана в гротах,
так что их можно проскочить под журчание и плеск воды со всех сторон. А вместо широченных аллей – узенькие тропки и дорожки среди фигурно постриженных кустов.
От жары хочется прыгнуть сразу во все сто фонтанов, чтобы жизнь стала настоящей «дольче вита».
МЕЖДУ СТРОК
Отдельная тема – фольклорный вечер в загородном ресторане в горах над Тиволи.
Стол был накрыт, нас ждали. 22 бутылки красного и белого вина на 20 человек, чего в истории ресторана еще не было. Трое немолодых музыкантов (аккордеон, гитара и мандолина), один из которых, со всеми ухватками бывшего солиста провинциального оперного театра, исполняет для каждой группы ее национальную классику. Для нас он пел «Подмосковные вечера» и «Эвену шалом алейхем», разбавленные обязательным «Вернись в Сорренто» и, о чудо, «Розамундой» (от «Покровских ворот» – к арке Тита).
Меню – жареные кабачки, овощной суп «минестроне» с пармезаном (никогда не думал, что у пармезана и «Пармской обители» одна родина), спагетти еще до второго, форель, телятина и цыпленок (не табака, но из пернатых), на десерт – кофе с мороженым
Поскольку вино было молодым, а участники трапезы не очень, напились так, что начали уговаривать официанта Франко переехать в Израиль, на что он на чистом иврите с улыбкой повторял: «Тода раба» (большое спасибо). Поднимали много тостов, в том числе, за Стендаля, который что-то сказал насчет «обещания красоты».
Красоты хватило настолько, что утром я бездумно и весело выдавил на помазок зубную пасту.
5б.
С утра – в Ватикан, где из-за экономического кризиса практически не было ни очереди, ни давки. Кажется, никто не вспомнил, что мы за разговором пересекли государственную границу. Несмотря на этот факт, в Ватиканском музее не приняли моего журналистского удостоверения, заявив, что бесплатно пускают только итальянских журналистов и тех, кто аккредитован в Италии. Тогда местный гид, осмотрев меня, сказала: «А знаете, у них, кажется, есть скидки для ветеранов войны». Каких ветеранов? Фашистов на пенсии?
Бессмысленно пытаться описывать сокровища Ватикана, собранные правдами и неправдами. А сколько еще хранится в запасниках и в сейфах за семью печатями!
Поэтому несколько беглых мыслей связаны с беглым проходом по коридорам и залам.
Два-три раза в неделю окна из коридоров, выходящие в сад, закрывают, потому что Папа по утрам делает пробежку. Интересно, как он одет, и сопровождают ли его кардиналы.
На фламандском гобелене «Убийство Цезаря» Брут закрыл ему рукой глаза. Какое милосердие postmortem!
Почти все экспонаты покрыты вековой пылью. В Ватикане нет уборщиц?
«Комната печати», расписанная Рафаэлем, просто завораживает. Трудно себе представить, что в соседних залах одновременно работали Микеланджело и Леонардо (которого Рафаэль нарисовал в обличье Аристотеля в «Афинской школе»), и молодой Рафаэль бегал смотреть, чем занимаются великие мастера, еще не догадываясь, что попадет в их число. Любопытно, что на его картине «Святой Петр в темнице» два стражника находятся в камере вместе с заключенным. Все трое отбывали один срок?
Стоя перед Рафаэлем, я впервые устыдился своего радио-псевдонима.
С годами забываешь, как невелика Сикстинская капелла и как силен диссонанс между микеланджеловским потолком и алтарем, и стенами. Пусть лучше они остались бы белыми, чтобы не отвлекать от потолка.
Никто не обращает внимания на запрет фотографировать – вспышки со всех сторон. Да и требование к женщинам прикрыть голые плечи и ноги тоже не очень соблюдается.
Что останется от этой грандиозной росписи еще через пятьсот лет?
В соборе Св. Петра в глазах рябит от пестроты. Не храм, а какая-то ярмарка тщеславия, которая подавляет своим величием и превращает верующего в букашку под недреманным оком, а то и стопой Всевышнего. С другой стороны, какое это имеет значение, когда там все еще стоит «Пиета», диссонируя со всем окружением.
Прижатое плечо обмякшего Христа с безжизненно откинутой головой и упавшей рукой. И ребра просвечивают! Даже десять книг Ирвинга Стоуна не помогут понять, как ваятель-громовержец был способен на такую нежность. Может, дело в том, что у Микеланджело была пиета, а у нас остался только пиетет.
Собор набит болельщиками Барселоны, приехавшими поддержать «барсов» в матче с «Манчестер юнайтед». Они закутаны в испанские флаги и вымаливают победу своей команде.
По мне площадь перед собором много красивее его самого, потому что воздушнее, с великолепной перспективой, а коллонада Бернини придает ей особую гармонию.
При выходе из Ватикана зашли в кафе Св. Петра. В проспекте на нескольких языках (итальянском, английском, испанском и русском) только последний удостоился игривых и неуклюжих стишат, которые стоит процитировать:
«После экскурсий и нег (?) до утра, будьте любезны в кафе от Петра!
Здесь вы откушайте знатные сдобы, те, чем в Италии потчуют дома!
Нет, здесь не жарко. Зимою тепло, главное, чтобы на сердце цвело!»
Можно было бы примириться с этим бредом, если бы его автором хотя бы был Папа Римский. А кормят у Петра паршиво и дорого.
Деловые и прозорливые римляне строили фонтаны на деньги от налога на вино, а городские ворота – от налога на проституток. Почему бы муниципалитетам Иерусалима и Тель-Авива не взять на вооружение эту перспективную идею для благоустройства города, обложив иерусалимцев налогом на бороду, а тель-авивцев – на собак.
Испанские и английские болельщики шляются по всему городу с флагами, распевая песни и скандируя лозунги. В английском варианте это звучало так: «Обыграем всех подряд,/ Надерем испанцам зад». Испанцы ничего не понимали, и кричали что-то свое, не менее выразительное. Натурально, испанские болельщики заняли всю Площадь Испании, рядом со своим посольством, и даже пытались
прыгнуть в фонтан, что после «Дольче вита» строжайше запрещено. Их было полно и у фонтана Треви, куда по традиции надо бросать через левое плечо четыре монеты с разными пожеланиями, но так можно разориться, поэтому мы ограничились одной монетой с одним пожеланием – скорее вернуться в Рим.
Только на уютнейшей пьяцца Навона, построенной на месте древнеримского стадиона, не было ни одного болельщика, что сделало ее посещение намного приятнее.
Там же съели настоящую пиццу, но корка оказалась очень твердой, и официант наверняка немало потешался, наблюдая, как варвар-иностранец перепиливает ножом то, что надо есть руками.
За время поездки мы попробовали едва ли десяток из двухсот сортов итальянских сыров.
До Второй мировой войны русские туристы приезжали в Италию с муратовскими томиками «Образов Италии», сегодня их заменили стандартные путеводители на русском языке, а у прочих заслуженной славой все еще пользуются узкие, зеленые книжки Michelin.
Рогатый Моисей на колонне Непорочного зачатия снова напомнил ошибку греческих переводчиков, которые при переводе с иврита слова «карнаим» спутали лучи с рогами, сильно подгадив и Моисею, и Микеланджело.
Вечером победили испанцы, забив два гола, к чему наверняка приложил руку Св. Петр.
МЕЖДУ СТРОК
Не надо тратить деньги на покупку воды, т.к. обязательную бутылку всегда можно заполнить водой из разных фонтанчиков на каждом углу, где из кранов, львиных пастей и птичьих клювов круглосуточно льется вода, вызывая черную зависть у жителей обезвоженного еврейского государства.
В Италии со времен Веспасиана преимущественно платные туалеты – от 30-50 центов до 1.5 евро (в Венеции), поэтому в целях экономии не стесняйтесь в случае необходимости заходить в бары, рестораны, отели и банки. Это принято. Что касается платных туалетов, возможны два варианта: либо при входе написано черным по белому, сколько надо платить, и за этим строго следит служитель. Либо стоит беспризорная тарелочка с мелочью, и тогда вы сами решаете, сколько заплатить, и в любом случае можно взять сдачу. Стоявший передо мной турист из Москвы положил 1 евро и взял "сдачу" двумя монетами по 50 центов.
Если вы хотите выпить вина в ресторане, не просите бутылку – это дорого. Закажите графинчик, а еще лучше – два или четыре больших бокала.
В итальянских магазинах можно торговаться.
6.
Сиена и Сан-Джиминьяно – пир средневековья. На улицах этих городков чувствуешь себя белой вороной – надо бы одеться в костюм X или хотя бы XII века, чтобы стать частью этой остановившейся, законсервированной жизни.
Желто-коричневые дома Сиены напоминают, что отсюда и пошло название краски. Все выглядит декорациями театральных спектаклей, пока не выходишь к резному фасаду кафедрального собора Никколо Пизано и застываешь с открытым ртом.
Разве что глаз несколько коробит диссонанс между белоснежным собором и полосатой, как пограничный столб, колокольней. По углам – знакомые химеры, также служившие водостоком.
На площади у собора девушка играла Вивальди на каком-то подобии гуслей вполне в духе минувших веков.
Огромная Круглая площадь с колокольней, напоминающей перст Божий.
Дважды в год здесь проходят традиционные скачки вокруг площади, и вот тогда-то, на костюмированном шествии, и можно увидеть, как в старину одевались сиенцы.
Улочки Сиены носят гордое название «виа» и «ларго», хотя там и в одиночку еле пройдешь.
Сан-Джиминьяно славен своими четырнадцатью каменными башнями, за что его прозвали «средневековым Манхэттеном».
Но, если забыть о соревновании самых богатых семей города, которые добивались, чтобы их башня была выше всех, на ум сразу приходит Вавилонская башня. Спесь и гордыня снова угробили затею строителей, но уцелевшие башни все еще выглядят необыкновенно, несмотря на то, что на протяжении веков они служили тюрьмой, куда Муссолини еще успел отправить своих противников.
Среди местных достопримечательностей есть Музей пыток, где одно из приспособлений наглядно иллюстрирует, откуда пошла метафора «сидеть, как на гвоздях».
Как жаль, что из-за цейтнота и внеплановости мы не заехали в соседнюю деревушку Сертальдо, где провел последние годы и похоронен Боккаччо, и там же – его дом-музей. Каким откровением, а то и учебником любви была его книга в наши юные годы!
Холмы Тосканы, похожие на рекламную открытку, действуют лучше любой терапии. Почем бы врачам не прописывать пациентам вместо таблеток поездку в Италию?
7.
Говорят, во Флоренции действует «синдром Стендаля». Мол, увидит человек такую невыносимую красоту, и «карету мне, карету», в смысле кареты «Скорой помощи». Честно говоря, за неполный день во Флоренции мы не видели ни обилия «Скорых», ни несчастных жертв «кватроченто». В то же время хорошо известно, что «иерусалимский синдром» – совершенно реальная вещь, и по полсотни паломников в год увозят в больницу, потому что они не в состоянии осознать и переварить тот факт, что оказались в Иерусалиме.
Местный гид – молодая, серьезная итальянка Элеонора, в фиолетовой шляпке с розовым цветочком, закончившая филфак Пизанского университета и курсы искусствоведения, и отменно знающая не только русский язык, но и такую спец.терминологию как «фонарь», «замковый камень» и «мокрая штукатурка».
Начали с готического собора Санта-Кроче, у входа в который стоит вечно отрешенный Данте, так и не простивший своих земляков.
А десятком ступеней выше похоронен еврей-архитектор Арнольфо ди Камбио, построивший собор и установивший на его фасаде… огромный магендовид с крестом внутри,
что стало зримым воплощением признания покойного Папы Иоанна-Павла II: «Евреи – наши старшие братья». Но как же такое допустили францисканские монахи? Они полностью полагались на архитектора. Они просили его сделать деревянные перекрытия. Он сделал. Просили обойтись без мраморных плит и сделать каменный пол. Сделал. Просили сделать интерьер поскромнее. Тоже сделал. Но при этом он припас для собора сюрприз, который строители водрузили на фронтон, и было поздно что-то менять. И вот уже семь веков сверкает на весь мир единственный в своем роде церковный магендавид – такой же голубой, как флорентийское небо.
После крикливой пестроты и помпезности Св. Петра Санта-Кроче подкупает лаконизмом, строгостью и простотой. Радостно светятся витражи. Под потолком летают ласточки. Многие могильные плиты вмурованы прямо в пол. Элеонора сказала: «Не бойтесь наступать на плиту – души там уже нет». А на мой вопрос, как на некоторые плиты попал пиратский череп со скрещенными костями, она объяснила, что это всего лишь древний символ «memento mori».
От гробниц Россини, Макиавелли и Галилея считанные метры до двух титанов. Вот они – кенотаф Данте, не вернувшегося в родную Флоренцию даже после смерти,
и гробница Микеланджело работы Вазари,
о котором Элеонора сказала, что «с его мнением и отдельными суждениями не все согласны, но жизнь художников и ваятелей он описал правильно». Мягкое «ш» вместо «ч» и «щ» звучит у нее особенно прелестно: «Вот ишо ластошка прилетела…»
Патриотизм урожденной флорентийки Элеоноры проявился дважды. В первый раз, когда она подвела нас к гробнице Микеланджело и сказала: «Хорошо, что его тело сразу похитили и привезли во Флоренцию – жалко, то же самое не успели сделать с Данте». И во второй раз, стоя у колокольни Джотто: «В Пизе башня уже наклонилась, а у нас она, как стояла прямо, так и стоит».
ПОДРАЖАНИЕ БРОДСКОМУ
На площади Санта-Кроче,
С утра и до самой ночи,
Толпится народ. Короче,
Площадь есть средоточье
Движенья. Я сам воочию
Видел все это в мае.
На площади Дель Дуомо,
Вдали от родного дома,
Своим чичероне ведомы,
Жанетты, Иваны и Томы
Глазеют. А я, как Homo
sapiens, их понимаю.
На площади Синьории,
Зная «Давида» в теории,
В этом людском коридоре я
Будто сижу в лепрозории.
А «Скорой» скажу, что «sorry» и
Вечером я улетаю.
Повторяемое в каждом итальянском городе слово «Дуомо» (дом) требует небольшого семантического отступления. Дом Божий остался в названии храмов у разных народов. Синагога в оригинале – ни что иное, как «бейт-кнессет», то есть «дом собрания». Тоже дом. Поэтому привычное название Домский собор звучит как масло масляное.
Что-то обрывается в животе от мысли, что ты – часть этого бессмертного пейзажа. Пусть на день. Пусть на час. Но ходишь по тем же каменным плитам, по которым торопился в свою студию Микеланджело, чтобы закончить Давида, и медленно вышагивал на службу Макиавелли, размышляя на ходу о превратностях судьбы и особенностях идеального государя. А совсем неподалеку от собора сохранился «камень Данте», на котором он проводил целые дни, наблюдая за работой строителей. Однажды к поэту, который славился феноменальной памятью, подошел знакомый и спросил: «Ты яйцо любишь?» «Да», ответил Данте и на этом разговор закончился. Через год тот же знакомый подошел к Данте, сидевшему на том же камне и, думая поймать его врасплох, спросил: «А с чем?» «С солью» – ответил Данте.
Всюду – Данте, растасканный на цитаты, украшающие таблички на всех углах, с точным указанием номера части и терцины.
«Флоренция, меж древних стен, бессменно
Ей подающих время терц и нон,
Жила спокойно, скромно и смиренно» (пер. М.Лозинского)
Не знаю, как терца (девять утра), поскольку мы приехали позже, а колокольную нону (полдень) мы слышали собственными ушами. В этом городе можно не смотреть на часы.
«Они любить умеют только мертвых» особенно верно по отношению к флорентийцам, которые выгнали Данте, а теперь их потомки воспели его на все лады и сделали источником постоянного дохода. На Данте наживаются все. На том месте, где когда-то стоял его дом, а теперь открыт дом-музей, такой же пустой, как кенотаф в Санта-Кроче, весь день работает актер, одетый под великого поэта, который неустанно читает наизусть огромные куски из «Божественной комедии».
Рядом с ним – открытая книга, по которой каждый желающий может заказать любимые отрывки.
А метрах в пятидесяти отсюда – маленькая, полутемная церквушка с десятью рядами стульев. Играет невидимый орган, горят свечи, пахнет ладаном, и надпись на плите гласит, что здесь нашла свое упокоение возлюбленная поэта Беатриче Портинари.
Когда они познакомились, ему было девять лет, а ей – восемь. Орган все играет, и что-то щекочет в носу и першит в горле. Надо бы поставить здесь на пюпитре в переводе на десяток языков ту страницу из «Новой жизни», где, вопреки уверениям гидов, говорится, что знакомство Данте и Беатриче произошло вовсе не в этой церкви: «…и, проходя по улице, она обратила очи в ту сторону, где я стоял, весьма оробев…»
О главном соборе Брунеллески, который виден отовсюду, незачем писать, потому что он давно стал товарным знаком и символом Флоренции.
Точно так же незачем описывать красоты дворцов Питти и Уффици. В последний имеет смысл идти только со своим списком залов и картин, чтобы не тратить время и не устать от конвейера дебелых матрон и мадонн с толстопузыми младенцами.
В отличие от Версаля, во дворец Питти Коммуна не поспела, поэтому все убранство осталось в целости и сохранности.
Герб Медичи – щит с шестью шариками. Главы этой династии уверяли, что шарики-таблетки напоминают о врачебном прошлом семьи (медики-Медичи), но, поскольку эта семейка по праву вошла во всемирную историю отравлений, шарики мало чем отличаются от зарубок снайперов на прикладе винтовки.
Между прочим, можно ли сказать, что тираны, ставшие покровителями искусств, перестали быть тиранами? Гитлер и Сталин определенно остановились на полпути. Первый – из-за уверенности в том, что все художники и архитекторы не стоят его мизинца, а второй – из-за предпочтения топора кисти и резцу.
Молодые художники копируют шедевры, чья концентрация на 1 кв.м. превосходит все нормы (Стендаля?). Колокола звонят со всех сторон. Идеальная топография города по обе стороны реки. Как и в Париже, левый и правый берег – это еще и статус.
Побывав во Флоренции, молодой Саша Черный написал: «За окном, как чудо, Ponte Vecchio,/ Зеленеет мутное Арно…» За сто лет ничего не изменилось. Река Арно такая же мутная и походит на нашу Аяркон, где недавно едва не утонула, нахлебавшись ядовитой воды, чемпионка Израиля по гребле на каяках. Только каяки и снуют по Арно.
Понте Веккио до сих пор выглядит чудом, потому что таких мостов не бывает и не может быть, но он есть, и все больше напоминает старый сундук с пряжками и заклепками, положенный через реку.
В этом «сундуке» торгуют золотом. Тридцать лет назад там были и кожаные изделия, и что-то еще. Сейчас только ювелирные украшения, на которые равнодушно взирает профессиональный ювелир Бенвенуто Челлини.
Три «Давида» – покалеченный оригинал в Академии искусств, и две копии: мраморная – на площади Синьории и бронзовая – на горе над городом, откуда открывается сногсшибательный вид на Флоренцию.
ТАНАХ ничего не говорит о росте Давида, только: «был белокур, с красивыми глазами и приятным лицом». Микеланджело сделал еврейского пастуха греческим богом, но какое это имеет значение? Кто усомнится сегодня, что настоящий Давид выглядел именно так? Его просто уже никто не представляет другим. А, собственно, как еще должен выглядеть король – основатель Иерусалима и создатель вечных псалмов?
Кстати, в Малаге Ибн-Гвироля изобразили древним старцем, хотя хорошо известно, что он умер, не дожив до тридцати. Но мудрость его стихов побудила скульптора отойти от биографических фактов. Так и Микеланджело: для него Давид был гигантом, и для всех нас остался таким же.
Такое ощущение, что местные жители попрятались по домам, пережидая нашествие варваров всего мира. А варвары шумно бредут стадами вслед за экскурсоводами с поднятыми зонтиками, флажками или пластмассовыми подсолнухами, послушно озираясь на то, что «надо видеть».
По дороге к дворцу Питти увидели мемориальную доску на доме, где Достоевский заканчивал «Идиота».
МЕЖДУ СТРОК
Израильтянам, привыкшим к обилию зелени, стоит взять с собой запас помидорчиков «шерри» – и не портится, и надолго хватит, и всегда скрасит любой стандартный (континентальный или буфетный) завтрак из хлеба, ветчины, сыра и джема.
Проблема питания решается достаточно просто. Лучше всего самообслуживание, где дешевле, но и в любых забегаловках, а также тратториях и остериях можно получить горячее блюдо с салатом и пивом за 12-15 евро, а полный обед на двоих с вином не выйдет за пределы 40-45 евро. Как и по всей Европе, послеполуденный комплексный обед (от 10-12 евро и выше) сэкономит время и деньги. Чаевые включены в счет, так что можно не напрягаться.
По поводу классической итальянской пиццы скажу одно: в Израиле нет пицц таких размеров (чуть ли не 30 см в диаметре), да и такого вкуса, но, тем не менее, в центре Рима пицца оказалась хуже, чем в центре Тосканы. В любом случае одной пиццы на двоих вполне хватает, только не забудьте попросить вторую тарелку.
Итальянцы все еще не говорят по-английски. Разве что в отелях и в дорогих магазинах. С грехом пополам можно объясниться, но хорошо бы взять с собой разговорник и заранее выучить необходимый набор из двух десятков слов. Но, в целом, при отсутствии общего языка всегда остается язык жестов, которым все итальянцы владеют с рождения.
Заранее проверяйте точные дни и часы работы музеев (по Michelin капелла Медичи работает до 17.00, но уже в 16.20 нам сообщили, что она закрыта), и подгадывайте визит в тот или иной город так, чтобы попасть на бесплатный вход в музеи.
8.
По дороге в Пизу проехали мраморные карьеры Каррары, где и добывают тот самый белоснежный мрамор, который издали выглядит снегом и о котором вспомнила Цветаева в «Попытке ревности»: «После мраморов Каррары/ как живется вам с трухой…» А мрамора тут столько, что хватает даже на бордюры тротуаров. Как это еще сиденья унитазов не сделаны из мрамора?
Не успели выйти из автобуса, как со всех сторон налетели негры-коробейники, потряхивая связками «Роллекса» по 10 евро за штуку. Прислушавшись к языку, они тут же начали кричать по-русски: «Купи, купи!» По здешним правилам, это категорически запрещено, и, т.к. при виде полиции негры успеют убежать, а туристы – нет, последних и оштрафуют на кругленькую сумму за нелегальные торговые операции.
О полиции: итальянская ГАИ называется «полиция страдале» (от «страда» – дорога, дорожная полиция), так что работают в ней одни страдальцы.
Почему-то все уверены, что знаменитая падающая башня стоит в гордом одиночестве в чистом поле. Поле, в самом деле, есть и большое, да еще называется в точности, как в «Буратино» – Поле чудес. Деревьев с золотыми монетами там, правда, не растет, и сразу за крепостной стеной вы видите целый архитектурный комплекс из храма и баптистерия, из-за которого выглядывает кривая башня.
Всегда ходили разговоры, что она неуклонно (неуклонно!) падает и скоро совсем упадет, но оказалось, что последний конкурс на спасение башни выявил самый удачный проект тросовых «тормозов», которые вернули ее на целых сорок сантиметров к вертикали, или, другими словами, к уровню середины XIX века.
На башню можно взобраться, но надо стоять в очереди, потому что по понятным причинам там может одновременно находиться не более двух-трех человек.
В год Галилео, который с этой самой башни бросал вниз разные предметы, замеряя скорость их падения, преподаватель местного университета должен был повторить его опыты, но мы уехали раньше. Заглядевшись на чудо-башню, мы, увы, не успели толком рассмотреть в храме одну из работ (порфирный амвон) Джованни Пизано, сына того самого Никколо Пизано, собором которого восхищались в Сиене.
Само собой разумеется, что среди пизанских сувениров на всех чашках, вазочках, майках, сумках и даже мужских трусах нарисовано одно – башня.
Пиза завалена фигурками Пиноккио, он же – «Буратино». И все потому, что его автор, сын повара Карло Коллоди (Лоренцини) взял себе этот псевдоним по названию соседней деревушки, где родилась его мать.
В детстве Коллоди с бабушкой гулял по Полю чудес, и вспомнил о нем в ту минуту, когда уже известным литератором решил сочинить детскую сказку. Стимулом стало представление бродячего кукольного театра. Одна из прекраснейших сказок была написана незадолго до смерти автора, который умер холостым и бездетным, успев послужить театральным цензором и кавалеристом в армии Гарибальди. А в деревушке Коллоди поставили памятник Пиноккио. Философ Бенедетто Кроче сказал о нем: «Дерево, из которого вырезан Пиноккио – это все человечество».
9.
«Дорога кьянти» петляет среди волшебных холмов Тосканы, на которых мелькают то сторожевые башни, то развалины замков, а в долине, среди цитрусовых рощ, прячутся деревеньки с обязательной колокольней и одинокие хутора.
«Зонтики» в самом центре этого снимка и есть пинии, та самая средиземноморская сосна, которую папа Карло использовал для работы. Так что Пиноккио смело можно назвать «сосновик».
Несколько часов на автобусе, и мы - в городке Греве ин Кьянти, где в винном подвале проходит дегустация национального спиртного напитка номер один. На мой не утонченный вкус все предложенные сорта «кьянти» последних шести-семи лет оказались однотипной кислятиной, но сама дегустация организована очень элегантно и остроумно.
Каждому из нас выдали кредитную карточку на 10 евро, на которую можно получить и вино, и закуску. Переходя от стойки к стойке, надо всунуть карточку в щель, и нажать на кнопку нужной марки вина с указанной стоимостью за 50 граммов, после чего из краника в подставленный бокал выливается вино, и вы видите, сколько денег осталось на карточке. Так, от стойки к стойке, от простого к сложному, от низкого к высокому, от молодого к старому, от дешевого к дорогому, от красного к белому, вы подходите к кнопке, которая больше не нажимается – деньги кончились.
И только тут понимаешь, что все надо было делать по-другому: взять на 4.5 евро закуски, на остальное – самого дорогого вина, и спокойно посидеть за столом.
Зато посмотрели коллекцию штопоров, некоторые из которых скорее напоминают инструменты из Музея пыток.
10.
Карликовая наскальная республика Сан-Марино с гордым словом «свобода» на государственном гербе. Итальянская граница Сан-Марино, как граница Ватикана – она есть, и в то же время ее нет.
С утра зарядил дождь, который шел без перерыва до самого отъезда. Мы поднимались все выше в горы, а туман опускался все ниже. Все было в тумане – скалы, крепостные стены, башни, дворец на горе – так что ни о каких видах говорить не приходилось. Но главное в другом: как и Андорра, Сан-Марино – это одна улица, а вся улица – один большой магазин, набитый дорогим барахлом. В такой день лучше всего продавались дождевики и прозрачные нейлоновые накидки с капюшонами.
Чуть ли не в каждом торговом заведении работают девочки и мальчики из СНГ, которые приехали на заработки и все, как один, мечтают вступить в брак с сан-маринцами для получения гражданства. У некоторых счастливцев это получается, о чем мы узнали за ланчем в ресторане: красивый, как фавн, длинноволосый официант Миша из Молдовы нашел себе невесту из богатой семьи, и сейчас уже, должно быть, сочетался с ней законным браком, чтобы сначала стать законным гражданином Сан-Марино, а через год – и Италии тоже. По словам Миши, родители его невесты нигде не работают, «потому что они ленивые. У них и так есть дома и земля». Выучив итальянский и французский, Миша никак не смог освоить английский, но теперь ему это уже не надо.
Тем, кого сюда занесет, советую обязательно попробовать то, что мы ели на десерт – превосходное пирожное «Tiramisu», рецепт которого сан-маринцы берегут, как государственную тайну, видимо, не догадываясь, что враги давно ее раскрыли.
Так, в книге литературно-кулинарных пародий лондонского фотографа Марка Крика «Суп Кафки» есть рецепт «Tiramisu» а ля Марсель Пруст: 12-15 «пальчиков» савоярди (сухое бисквитное печенье, которое, как и виноград, называют «дамскими пальчиками» за удлиненную форму), четыре яйца, 100 граммов сахарного порошка, «Амаретто ди Сароно» по вкусу, 500 граммов сыра «маскарпоне», две чашечки холодного кофе и какао-порошок для украшения.
Из разноголосицы иностранных языков вдруг донеслось: «Я вжэ купыв. В мэнэ вжэ грошэй нэма."
Удобная и дешевая обслуга и прислуга из СНГ, которая наводнила Италию, получает рабочую визу на шесть месяцев, после чего должна вернуться домой – до следующей попытки. Поэтому они хватаются за любую работу и работают на любых условиях. Там, где нет русских продавцов, у хозяев есть краткий словарик русского языка, преимущественно – из цифр.
В Сан-Марино есть милиция (позолоченные кокарды, зеленые мундиры, малиновые штаны с зелеными лампасами, белые ботинки с черными носами), тюрьма и свой Музей пыток. В старые времена свободолюбивым сан-маринцам приходилось отбиваться от врагов, которые хотели захватить такую стратегически важную точку. И, когда брали пленных, без допроса с пристрастием было никак не обойтись. С другой стороны, набожный каменщик Марин
основал свою республику так высоко в горах, что любому завоевателю было бы лень сюда карабкаться. В таком случае, кто же был клиентами здешних заплечных дел мастеров? Вероятно, казнокрады и всякие сластолюбцы, потому что чем же еще можно заниматься, сидя всю жизнь на высоте 750 метров над уровнем моря?
Во избежание коррупции власть здесь меняется раз в полгода, когда переизбираются два капитана-регента. Почему два? Видимо, чтобы следить друг за другом. Но шутки шутками, а при такой частоте смены власти правителем может стать каждый из 30.000 сан-маринцев. Теперь такой шанс есть и у Миши из Молдовы.
Ресторан «Гетто». Это для кого же?
11.
Можно ли умереть от передозировки красоты? Можно. Вот и бродят по Венеции убитые люди. Не сомнамбулы, не зомби, а вполне живые люди, сраженные наповал неимоверной красотой выросшего из воды города-сна, города-мечты, города-фантазии.
Их глаза широко открыты, по лицу блуждает шальная улыбка, а руки посинели от синяков, потому что они все время щиплют себя, чтобы убедиться, что не спят. В этом городе люди чувствуют себя первооткрывателями, они улыбчивы и добродушны, раскланиваются друг с другом, уступая место в узких улочках, где едва могут разойтись два человека.
Лагуна завораживает всех. А вот над архитектурной «солянкой» собора Св. Марка вдоволь потешались и Марк Твен, и Чапек, но туристы относятся к нему с ужасающей серьезностью. Даже такая нелепость, как четыре бронзовые лошади, вывезенные из Константинополя и водруженные над входом, никого не удивляет.
На площади Сан-Марко больше нет голубей. Их прогнали, и с прошлого года запретили продавать корм.
Самое популярное место встречи – «под хвостом» (льва на колонне),
как в Москве – под «левым копытом» (коня Ю.Долгорукого) или «у правой ноги» (Маяковского).
Со времен Чапека в Венеции стало гораздо меньше русских женщин и кошек.
По всей Венеции продают карнавальные маски и костюмы, хотя карнавал в начале года, но у каждого города свой товарный знак. По многовековой традиции здесь никто не мог бы сказать: «Маска, я тебя знаю!», потому что кодекс поведения запрещал снимать маску даже в постели, уравнивая, таким образом, дожей и простолюдинов.
Тридцать лет назад из каналов несло не только затхлой водой, но и всякими нечистотами. Сегодня ничего подобного нет. Вода, может, и не стала чище, но по ней ничего не плавает, кроме гондол.
Гондолы (по-итальянски ударение на первом слоге) мелькают так же часто, как на шоссе – машины, разве что тут машин нет в помине, и это не сразу понимаешь.
У каждой гондолы свой номер, они черные, лакированные, с бархатной или плюшевой обивкой, подушечками на сиденьях, и боковыми украшениями в виде позолоченных львов или коней. В гильдии наследственных гондольеров числится четыреста человек, которые заканчивают двухлетние курсы, должны знать иностранные языки и – город, как свои пять пальцев. Посторонних в этот доходный бизнес не пускают. Мускулистые, крепкие ребята, гондольеры лихо управляются веслом и ловко отталкиваются ногой от позеленевших стен. Многие обходятся без соломенных шляп с черными лентами, и назло Голливуду не поют никаких серенад. За неимением гудков гондольеры кричат друг другу, выплывая из-за угла, так что аварий тут практически нет. А пробки есть.
Одна из них, да еще на Большом канале, возникла из-за дня рождения моей жены. По инициативе нашего экскурсовода Инны и втайне от именинницы была закуплена выпивка. Вся группа уселась на три гондолы, и мы отчалили. Все было чудесно, мы проплывали по водным улочкам, где за каждым углом налево и направо можно увидеть все новые ответвления, новые мостики, а то и... столик прямо у воды.
пока не вышли на Большой канал, по которому так и снуют катера-такси и речные трамвайчики.
И прямо посреди канала три наши гондолы остановились рядом, а затем, к полнейшему изумлению именинницы, да и гондольеров тоже, из моего рюкзака были извлечены три бутылки шампанского с пластмассовыми стаканчиками, и розданы народу.
Под громкие крики «ура», поздравления и тосты, счастливая именинница никак не могла прийти в себя от того, что это происходит с ней наяву, что все это – барочные дворцы вдоль канала, мосты, соборы и вся Венеция – принадлежит ей хотя бы на полдня, и, не выходя из гондолы, она унеслась прямиком в поднебесье.
Прогулка на гондоле (25 евро с пары) позволяет увидеть Венецию с разных сторон,
разглядывая ее снизу. Под ритмичные удары весла петляешь по бесчисленным каналам, а с горбатых мостиков глазеют и фотографируют туристы со всего мира.
Еще час назад ты сам стоял на мостике и был существом низшего класса – только пешеходом. А теперь, развалившись с патрицианской небрежностью и негой на подушках, ты поглощаешь Венецию глоточками, как местное красное вино. Эффект тот же. Ну, в самом деле, где еще можно увидеть такое?
В тишине каналов слышны только голоса гондольеров, которые неспешно переговариваются друг с другом, делятся новостями, давая возможность «простакам заграницей» почувствовать себя хозяевами Венеции на тридцать пять минут.
Экскурсия по Дворцу дожей началась с настенного ящика для доносов,
куда, в отличие от популярных в те времена подметных писем и всяких анонимок, требовалось опускать исключительно подписанные сообщения с приложением письменных показаний двух свидетелей. В основном, речь шла о тех, кто уклоняется от уплаты налогов. На них и «стучали» добропорядочные венецианцы. Тогдашние нравы в Венеции были не лучше, чем во Флоренции. Так что искусство – искусством, а доносы – доносами.
Набив дворец великими полотнами и скульптурами, мрамором и парчой, сделав золотые потолки,
правители Венеции явно думали только об одном: поразить воображение заморских гостей великолепием и богатством убранства.
Целый зал потолочных росписей Веронезе дает представление о раннем искусстве политической пропаганды, воспевшей в аллегориях идеализированную власть, то есть величие и мудрость дожей. Во времена автора его аллегории были понятны всем, кто задирал голову. Сегодня понятным осталось только одно: Венеция, uber alles! Веронезе приложил немало усилий, чтобы показать дожей человечными правителями, которые только и делали, что заботились о благе народа.
Особенно хорошо эта забота видна в тамошней тюрьме с ее «свинцовыми» камерами под крышей и «подвальными» – у самой воды. Хотя история утверждает, что Казанова оттуда бежал, подробности побега не сохранились, как и имена соучастников. Зато сохранилась придумка Байрона, который бывший Тюремный мост окрестил «Мостом вздохов», и по-другому его уже никто не называет.
Просторная камера на 3-4 человека по сегодняшним меркам выглядит настоящим «люксом» с первой в Европе «парашей», которую – слушайте, слушайте! – выносили надзиратели. Венецианцы предпочитали казнить преступников, чтобы не тратить на них казенные харчи, но были и те, кто, отсидев свой срок, выходили на свободу. Как и арестантские башни Сан-Джиминьяно, Муссолини использовал эту тюрьму по назначению для политических противников.
Своды камеры исписаны на всех языках мира стереотипным текстом «Здесь был…» (вставить имя).
В Оружейном зале тоже есть, на что посмотреть. Тут и личные доспехи французского короля Генриха Наваррского, который явно был очень небольшого роста, но легко носил на себе четверть тонны железа. И мечи в рост человека, которыми, скорее всего, пользовались палачи, чтобы приговоренный не мучался. И десятиствольная пушка XVII века (!), что заставляет пересмотреть достижения и первенство оружейников XX века. Но все же такая диковинка, как «пояс верности» или «пояс целомудрия» (с шипами!) стоит особняком.
Как сказала наш гид-венецианка Моника: «Я и раньше думала, что женщины умнее мужчин. Ну, что с того, что на них надевали этот пояс? Когда муж уезжал на войну, они шли к кузнецу, и он снимал пояс. А перед тем, как муж возвращался, они его снова надевали». Но далеко не у всех был знакомый кузнец и не все были такими смелыми, поэтому немало женщин, закованных в это жутковатое устройство с замком и ключом, умерло от инфекции.
От всех великих в этом городе остался след: дом, где останавливался Петрарка, памятник Гольдони,
дом Каналетто, чья картина стала основой гобелена, купленного нами в семейном магазине, где уже триста лет специализируются на изготовлении гобеленов.
Другим приобретением стала восхитительная сова из знаменитого муранского стекла – с носом-морковкой, оранжевыми лапками и черным хохолком.
Тридцать лет назад я пользовался картой и смотрел на уличные указатели. Теперь же оказалось, что, как ни кружи по Венеции, все равно неизбежно выйдешь или к Сан-Марко или к мосту Риальто, который с годами превратился в настоящий базар.
На могилы Бродского, Стравинского и Дягилева мы не успели, т.к. поездка на катере в оба конца занимает полтора часа, но издали видели «остров мертвых» Сан-Микеле с короной из кипарисов, традиционно украшающих итальянские кладбища.
А к вечеру, когда на площади Сан-Марко заиграл первый оркестр
(их там три, и за музыку берут дополнительную плату со всех, кто решил попить тут кофе), раздались звуки рэг-тайма и мы пошли танцевать. В воздухе Венеции разлито какое-то бесконечное блаженство, от которого хочется танцевать – в любом месте и в любое время, не обращая ни малейшего внимания на разноязычную толпу со всех концов света. И в какую-то минуту мы чувствовали себя венецианцами, которые просто не успели переодеться и надеть маски.
12.
Милан похож на все большие города, но начать надо с Кафедрального собора.
Это – единственный собор в мире, где позволяют подняться на крышу, и такую возможность нельзя упускать. Пешком – 3 евро, на лифте – 8.
Наверху ожидает настоящая фантасмагория: скульптурный лес, где на каждом шагу вырастают сотни святых, ангелов, героев и мучеников, животных, химер разной величины, а вокруг – непостижимая ажурность шпилей, башен, карнизов и арок, переплетенных мраморным кружевом.
Надо было доехать до Италии, чтобы в полной мере оценить первые строки «Божественной комедии»: «Земную жизнь пройдя до половины,/ Я очутился в сумрачном лесу…» Полжизни позади, и мы – в сказочном лесу, поначалу сумрачном, но чем дальше, тем более сверкающем всеми оттенками мрамора из местных карьеров.
Перед Собором полно голубей, которых согнали с площади Сан-Марко.
Натурально, вторым товарным знаком Милана остается «Ла Скала», удивляющая скромным фасадом.
Вход в театральный музей (4 евро) позволяет не только подняться по парадной лестнице (намного скромнее, чем в Парижской опере) и полюбоваться вестибюлем с бюстами Тосканини и Пуччини, но и заглянуть одним глазком в темный зал с малиновыми ложами. В голове тут же зазвучали прославленные арии, а дальше начался музей с мраморными и бронзовыми бюстами тех, кто эти арии исполнял.
Гипсовый отпечаток с руки Верди и несколько набросков, сделанных в последние часы его жизни; бронзовый бюст Карузо (который не простил родному Неаполю, что в юности его там освистали, и не купил в городе ни дома, ни квартиры, а неаполитанцы до сих пор не могут простить своему великому земляку, что он взял и умер в Сорренто); множество музыкальных инструментов разных эпох, и костюмы к оперным постановкам, включая четыре эскиза к «Кармен» работы Пикассо чуть ли не на оберточной бумаге.
Поскольку увидеть леонардову «Тайную вечерю» крайне сложно (надо записываться за несколько месяцев), пришлось ограничиться памятником Леонардо в сквере перед «Ла Скала». Возвышаясь над учениками, он стоит в мантии и в шапке собственной модели.
Именно в Милане, центре всемирной моды, забавно узнать еще об одном таланте Леонардо, который слыл законодателем мод и очень любил красный цвет.
Вокруг – полно магазинов мужской одежды, а на улицах – результаты их работы: что ни мужчина – витрина.
Со времен Марка Твена, оценившего миланские аркады, разноцветные мраморные полы и ресторанные столики, за которыми можно глазеть на текущую мимо толпу, тут мало что изменилось. Таких аркад и галерей полно. Самая крупная из них – огромный пассаж, ставший прообразом ГУМа, интересен не только стеклянными перекрытиями и арочными украшениями, но и мозаичным орнаментом, особенно - изображением быка, к которому выстраивается очередь. Почему? Потому что, по странной традиции, для исполнения желаний надо упереться каблуком в бычьи яйца и повернуть ногу по часовой стрелке. Один поворот – и мечта сбывается.
В результате такого количества пожеланий на причинном месте у быка осталась черная ямка, в которой полностью помещается женский каблук.
На вопрос, кто гарантирует исполнение желаний, есть совершенно определенный ответ: наискосок от быка, на втором этаже находится… местная синагога. Так что, по крайней мере, для евреев все ясно: чтобы быть услышанным Всевышним, не надо крутить быку яйца.
13.
Роскошный курорт Сирмионе на таком же роскошном озере Гарда размером с Кинерет.
Развалины крепости, яхт-клуб, бухта,
термальные источники, которые древнеримские сибариты использовали для бань – от них тоже остались развалины. На западной оконечности острова – вилла Марии Каллас, чей портрет мы видели в «Ла Скала».
Прогулка на катере вызвала зависть оттого, что Кинерет, с которым в христианской традиции не сравнится никакая Гарда, так обезвожен и запущен. В Сирмионе ломятся толпы итальянцев и туристов, но как их заманить к нам? Ведь такая туристическая инфраструктура нам и не снилась.
Чудное местное мороженое и совсем недурные сувениры. Как ни смешно, но именно здесь, на антикварном развале, нашелся длинный, медный рожок для обуви, который мы давно искали.
14.
Рано утром приехали в Верону, еще не проснувшуюся, пустую, прохладную.
При входе в исторический центр города, известный как «арена» или на местном диалекте «ла рена», стоит бюст несколько удивленного Шекспира, напоминающего о том, как он осчастливил жителей города и, особенно, муниципальные власти, получающие твердый доход с туристов всего мира.
Самый старый амфитеатр в Италии, который выглядит прототипом Колизея, все еще действует. Действует! Разумеется, ни гладиаторов, ни диких зверей там больше нет, но есть оперные спектакли и регулярные концерты.
Мы могли бы оспорить первенство Вероны, т.к. амфитеатр в Кейсарии тоже остается в рабочем состоянии, и там тоже ставят оперы, но основная разница в том, что в Кейсарии остались только внутренности, а в Вероне целы внешние стены.
Чисто вымытые мраморные мостовые старого города, бесконечные улочки и переулки, прелестные дворики с арками и колоннами перетекают один в другой, деревянные ставни и много герани на окнах.
Набережная Адиже с далекой крепостью на горе чем-то напомнила набережную Арно, разве что поблизости не видно Понте Веккио.
На углу рыночной площади – чудный памятник поэту Берто Барбарани (1872-1945), писавшему на веронском диалекте, что, вероятно, помешало переводам на английский язык. Скульптору удалось сохранить странность, отрешенность и одиночество, свойственные любому настоящему поэту.
Но, разумеется, все это в десятикратном размере проявилось в памятнике Данте, менее монументальном, чем у входа в Санта-Кроче, и к тому же, в самом деле, стоящем в полном одиночестве посреди большой площади.
Данте сосредоточен и увлечен, в голове складываются новые терцины его вечной книги, и от этого труда его не отвлекают даже толпы людей, жаждущих привезти домой снимок из серии «Я и Данте».
На пике прогулки – прославленный «дворик Джульетты» со знаменитым балконом. При входе – итальянский вариант Стены плача, разве что разноцветные записки не суют в щели между камнями, а прикрепляют прямо на стену, от чего она выглядит школьной стенгазетой.
Из записок на английском языке: «Умираю встретить Ромео», «Хочу замуж», и пронзительное: «Пусть меня хоть кто-нибудь полюбит».
Балкон, на который можно подняться только через кассу, находится слишком высоко, чтобы любой Ромео мог забраться туда без пожарной лестницы. Так как весь этот блеф придуман властями, для пущей убедительности они могли бы выбрать балкон пониже.
В глубине дворика, под увитой плющом стеной, стоит смахивающая на Барби, позолоченная Джульетта, которую лучше было бы поставить на балкон.
Кому-то пришло в голову придумать для туристов-мужчин странный обычай: фотографироваться с Джульеттой, держа ее за правую грудь, что гарантирует исполнение желаний. Судя по частоте посещаемости дворика, пройдет еще несколько лет и грудь Джульетты будет в том же состоянии, что и бычьи яйца в миланской галерее.
Кстати, если бы рядом с Джульеттой стоял Ромео, можно себе представить, за что надо было бы держаться женщинам для исполнения мечты.
Вероятно, каждый человек мечтает приехать в Италию. Чеховское «Кто в Италии не бывал, тот еще не жил» подкупает, согревает, утешает и ободряет своим «еще». Еще не поздно, еще успеете, еще сбудется.
Последний аккорд: благодарные веронцы не ограничились данью памяти одному лишь Данте. Городской аэропорт носит имя уроженца Вероны Валерия Катулла.
В Москве никому не пришло бы в голову назвать аэропорт именем Пастернака, а в Лондоне – Шекспира. Но в романтической Вероне, окрашенной самой знаменитой из всех любовных историй, итальянцы оказались на высоте. Изнывавший от любви и воспевший ее в шепотах и хрипах, Катулл овеял сладкой грустью даже отлет из Вероны. Прощаясь с Италией, я повторял про себя и про нее, как заклинание: «Будем, Лесбия, жить, любя друг друга! (…) Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,/ Зная, сколько с тобой мы целовались».
Хорошо бы вернуться в Италию раньше, чем через тридцать лет.
|