Основу нового сочинения журналиста Владимира Лазариса (более известного под радиопсевдонимом Рафаэль Рамм) составили три женские биографии, судьбы трех евреек, которые, на взгляд автора, как бы олицетворяют собой главные векторы прошедшего века.
О первой героине я до чтения книги Лазариса не знал ничего, даже имени такого не слышал. Между тем Маргарита Грассини-Царфатти слыла в свое время не только любовницей, но и идейной музой Бенито Муссолини, да и, пожалуй, всего фашистского движения. В знакомых для нас категориях: на первых этапах фашизма еврейка из венецианской аристократической семьи, жена знаменитого адвоката-еврея считалась в Италии кем-то вроде товарища Бухарина (или Суслова), идеолога при вожде, при товарище Сталине. О второй героине книги многие в Израиле были смутно наслышаны: Ариадна, в девичестве Скрябина, дочь великого композитора и жена поэта Довида Кнута (...) в еврействе именуемая Сарой, во французском еврейском Сопротивлении «Регина» (т.е. «королева»). Она погибла на конспиративной квартире от пули петеновца за месяц до освобождения Франции.
Третий персонаж книги – Маня Вильбушевич. В России она была первой помощницей и агентом самого талантливого и яркого среди шефов царской охранки легендарного полковника Зубатова, в Эрец-Исраэль прославилась как боевичка-сионистка Маня Шохат (фамилия по мужу). Я сам жил в Ришоне в доме на углу улицы имени Мани Шохат.
Поражает в трех избранных автором параллельных судьбах, что при всем их политическом и, как бы выразиться, «географическом» своеобразии – все три героини как личности взаимозаменяемы! Кажется, Лазарис это не слишком чувствует: в послесловии он написал, что «Маргарита больше всего хотела власти, Ариадна – любви, Маня – справедливости на земле» (стр. 552). То есть автор обозначил здесь некую специфику в характерах и стремлениях героинь. Но на самом-то деле его Маргарита увлекалась властью лишь настолько, насколько она была захвачена страстью – своей безумно-животной любовью к Бенито Муссолини. До знакомства с ним Маргарита была в состоянии гораздо легче пробиться к рулю власти не в будущих революционно-социалистических (потом фашистских) бурях, суливших поначалу мало успеха подлинным властолюбцам (кто же мог ожидать, что исторический расклад окажется столь удачным для фашизма?), а как раз скорее на традиционном ринге, среди итальянских либералов – один из них, еврей Луццати, сумел же пробиться в 1911 году в премьеры Италии! Но нет, героиня Лазариса любила и ценила власть лишь потому, что она давала ей рычаг влияния на любимого, на животное, на ее быка – на Муссолини. Потеряв его, она теряет интерес к власти и просто сходит с исторической арены…
Наоборот, Ариадна Скрябина-Кнут выглядит под пером Лазариса охваченной не жаждой любви, но как раз импульсом власти! И это не мелкая, примитивная любовь к отдаванию приказов окружающим ее людям (разве это – власть?), но стремление к подлинному, абсолютному господству – над их душами (включая, конечно, душу мужа и души своих детей). И все героини Лазариса, подобно Мане Шохат , уж, конечно, были убеждены, что несут в мир некую особую справедливость… У Лазариса, даже если он обидится на рецензента, по сути-то получился один человеческий характер, только поставленный судьбой в разные жизненные обстоятельства, нашедший разные формы для выражения своей сумасшедшей судьбы – судьбы ассимилированного европейского еврея в катастрофическом веке – веке тоталитаризма.
Как журналисту мне близок движущий мотив коллеги Лазариса – занимаясь историей (в том числе – еврейской), натыкаешься на совершенно уникальные судьбы, на фантастические сюжеты, о которых вокруг тебя неизвестно никому, ничего… Причем кажется, что национальное свойство еврейства – ничего про свою историю не помнить (оговорка: если событие произошло после падения Храма)… Бывает, читаешь, как некий персонаж прожил сказочную жизнь, повлиял на судьбы миллионов людей (как Маргарита) и уж точно на тысячи (как Ариадна), а – памяти от них вроде бы почти никакой не осталось. И если не написать тебе, их обнаружившему, то кто же когда-нибудь вспомнит об удивительной судьбе, устремленной за границы обычной человеческой жизни? В таком чисто журналистском подходе, однако, таится профессиональная ловушка, которой Лазарису не всегда удается избежать. Сюжетов, сплетающихся вокруг главной героини, так много, они так интересны, так увлекательны – каждый на особый лад, что невольно отвлекают перо документалиста от самого образа, от судьбы, поставленной автором в центр произведения. Вокруг поразительных женщин Лазариса сгруппированы такие необычные мужчины, герои едва ли не самых увлекательных историй, и эти как бы второстепенные в общем замысле автора фигуры отвлекают вдруг читательское внимание на себя, дробят композицию. Нам трудно сосредоточиться на Маргарите, на Ариадне-Саре, на Мане… Например, описав до самого финала героическую жизнь Ариадны, Лазарис явно психологически не мог бросить судьбу ее нескончаемого дела, судьбу ее близких – прежде всего судьбу Довида Кнута, ее детей, друзей. И тогда десятки страниц книги занимает – уже после ухода из жизни Ариадны-Сары – история французского еврейского Сопротивления. Эта история действительно поразительная, захватывающая, как и сама судьба Довида после смерти жены. И возникают перед читательским воображением судьба нового брака Кнута, образ новой жены писателя – воистину, Довид был необыкновенным человеком, если заставил поверить в себя, пойти за ним таких потрясающе талантливых женщин, но… Но вырастает у автора совсем особый сюжет, и он затмевает написанное ранее, мешает целостности композиции тома. Журналист не в силах сопротивляться логике интереснейшего материала, он идет за ним, точнее говоря, влечется за ним – и вознаграждает за наш труд чтения ценнейшей информацией о людях, о времени. Но мы платим за информацию тем, что теряем единую нить, связывающую книгу в единое целое, и толстый том как бы распадается на части. Документалист Лазарис выиграл – писатель же проиграл.
Главное достоинство этой книги – в огромном поисковом труде, вложенном Лазарисом в свой текст. Например, для написания главы об Ариадне он разыскал подруг и детей героини, последнюю вдову Кнута, расспросил множество свидетелей – и сумел услышать (возможно, последним из живущих на земле) рассказы тех, кто помнил тот Париж, то Сопротивление… И воскресил для нас, вставив в рамку живой судьбы иногда даже и напечатанные, но все же спрятанные в специальных трудах прозаически-публицистические опусы Кнута. И предстал перед нами трагический образ человека, всю жизнь пытавшегося быть поэтом, но остававшегося всегда поэтом «второго эшелона», автором лишь двух-трех подлинных поэтических шедевров, а по природе своей бывшего блестящим журналистом. Он не ценил в себе этот дар, мало верил в себя подлинного, каким он был… Слишком, видимо, был захвачен предрассудками «российско»-эмигрантской среды, где ценилась лишь «чистая» литература, а документалистика считалась ремеслом второсортным.
В разделе, посвященном Мане Шохат, едва ли не самый интересный образ, созданный Лазарисом, – полковник Зубатов, талантливейший чиновник, вынужденный служить политически импотентному режиму. Шеф полиции знает о врагах режима все, понимает, как можно с ними справиться, он чисто физически способен нейтрализовать почти любого противника царизма. Но не в состоянии спасти режим, которому служит, от собственной его, режима, глупости, предотвратить гибель строя, куда более виновного в своем крушении, чем все Ленины и Троцкие, вместе взятые.
Вот и выходит, что мужские персонажи этой книги не менее интересны и поучительны, чем женские…
Странное возникает у меня ощущение при чтении книги Лазариса. Как журналист, я способен ему завидовать – скажем, умению найти уникальный, почти что никому неизвестный материал (на русском языке – просто никому неизвестный!). Чего стоит хотя бы история противостояния семьи Шохатов и Бен-Гуриона, едва не завершившаяся гибелью еврейского лидера от рук еврейских патриотов! Или поразительное описание «русского Парижа» 1930-х годов, так напоминающее бытие нашей алии 70-90-х в Израиле! Или история эвакуации еврейских детей из Франции – из трехсот пятидесяти тысяч французских евреев подполью удалось спасти свыше двухсот тысяч. И это в постоянном-то противостоянии не только с гестаповцами, но и с местными фашистами! (Кстати, частный эпизод: Бунин, укрывающий евреев на своей вилле в Грассе! Напомню еще и эпизод уничтожения русских эмигрантов-добровольцев, высматривавших евреев «по лицам» на улицах и осведомлявших о них гестапо). Но литератору часто жалко, что столь объективно ценный материал, добытый автором, недостаточно им осмыслен, недостаточно им проанализирован – по-писательски недостаточно!
Вот один из примеров. В книге Маргариты, названной ею «Муссолини, каким я его знала», главный персонаж лишен всякого глянца. «Неуверенный в себе, самовлюбленный, высокомерный, трусливый недоучка, он был одержим такой жаждой власти, что забыл об итальянском народе, ради которого и создал некогда фашистское движение. А тут еще и пагубное влияние Гитлера» (стр. 216)… Да, видимо, ничтожество – таким Лазарис и воссоздает портрет вождя итальянского фашизма на страницах тома. Согласен, если бы сегодня требовалось разоблачать итальянский фашизм, то подобной характеристики, тем более вложенной в уста самой близкой его подруги, было бы вполне достаточно. Но реально-то возникает иная картина: мы ведь в той же книге читаем про итальянский народ, наследников Рима, Возрождения и Риссорджименто, которые вполне удовлетворены правлением Муссолини, восхищаются этим буйволом, восхищаются его политикой. Почему же итальянцы не только выбрали его, но и терпели вопреки всем – и немалым –жертвам? Предположим, увлечение Маргариты еще понять можно (как говорится, любовь зла!), но ведь не она же навязала его итальянцам. Женщина лишь помогла огранить формы той личности, которую народ ждал, хотел, поддерживал… Что в социальной атмосфере двадцатого века выдвигало наверх тип Муссолини – или, если хотите, при всей разнице политических позиций, тип Шохатов в Эрец-Исраэль?
Мне могут возразить, что книга и так чрезмерно толста, а если бы автор занялся еще писательским, глубинным анализом материала, вышла бы по объему новая эпопея, «Война и мир», кто ее станет читать? Может быть «возражатели» и правы. Но для меня, как читателя, книга Лазариса есть книга первичного материала, которая больше ставит исторические вопросы к нашему времени, чем дает на них ответы.
«Вести», 5.01.2001