14 января 1986 года исполнилось 95 лет со дня рождения Ильи Григорьевича Эренбурга. Такая годовщина — хороший повод, чтобы собрать вместе несколько отрывочных записей из мемуаров "Люди, годы, жизнь", одно малоизвестное стихотворение и составленное в Израиле генеалогическое древо семьи Эренбург.
Начнем со стихов. В сборнике «Я живу», опубликованном двадцатилетним Эренбургом в Санкт–Петербурге в 1911 году, собраны три десятка стихотворений. Все они пестры, в меру подражательны и пронизаны христианскими мотивами, но одно из них хотя бы по тематике отличается от остальных.
ЕВРЕЙСКОМУ НАРОДУ
Народ, ведущий род от Авраама,
Когда-то мощный и большой народ,
Пахал ты землю долго и упрямо,
Трудясь над нивами из года в год.
Ты был народом юным и веселым
В своих родных и вспаханных полях,
Раскинувшись по плодоносным долам,
В росой сверкавших пальмовых шатрах.
Но, недовольный избранным уделом,
Покинув пастбища и отчий дом,
Побрел ты нищий по чужим пределам
И сделался пришельцем и рабом.
Всегда униженный, гонимый,
Под тяжким бременем забот,
Ты шествуешь едва терпимый,
Бессильный и больной народ.
Ты столько выдержал позора,
Ветров, изгнаний и тюрьмы,
Тебя боятся точно мора,
И сторонятся как чумы.
Пришелец жалкий и убогий,
Ко всем народам ты привык,
Забывши о еврейском Боге
И потеряв родной язык.
Ты больше не взрываешь нивы,
Не стережешь стада овец,
В своей лавчонке боязливой
Ты ныне – жадный торговец.
Старик ослепший и злосчастный,
Рожденный некогда в полях,
Ты умираешь ежечасно
В неумолимых городах.
Лишенный нив, средь душных сводов,
Стеною крепкой обнесен,
Рождая немощных уродов
От вырождающихся жен,
Еврей, ты – раб у всех народов,
Ты – парий между всех племен.
Ты здесь не нужен; пришлый и гонимый
Среди своих расслабленных детей,
Уйди к родным полям Иерусалима,
Где счастье знал ты в юности своей.
Увидишь ты покинутые нивы,
И снова двинешь заржавелый плуг.
Быть может, там, под ветками оливы
Ты отдохнешь от долголетних мук.
И, если должен ты погибнуть вскоре,
Умри не здесь, среди чужих полей,
А там, где видел ты иные зори,
Где счастье знал ты в юности своей.
C тех пор это стихотворение никогда больше не входило в поэтические сборники Эренбурга, да и он сам не думал "уйти к родным полям Иерусалима". Елисейские поля были ему гораздо ближе.
И все же в этом стихотворении есть отголоски биографии Эренбурга, о которой он писал в своих мемуарах "Люди, годы, жизнь":
"Я родился в буржуазной еврейской семье. Мать моя дорожила многими традициями: она выросла в религиозной семье, где боялись Бога, которого нельзя было называть по имени... В Судный день мать постилась... Дед по матери был благочестивым стариком с окладистой серебряной бородой. В его доме строго соблюдались все религиозные правила. В субботу нужно было отдыхать, и этот отдых не позволял взрослым курить, а детям проказничать... Отец мой принадлежал к первому поколению русских евреев, попытавшихся вырваться из гетто. Дед его проклял за то, что он пошел учиться в русскую школу... Если предположить, что яблоней был дед, то от этой яблони яблоки разлетелись в самые разные стороны".
Но научный сотрудник Тель-Авивского университета Авраам Бик предположил, что "яблоней" был не дед и даже не прадед. Вот как выглядит построенное им генеалогическое древо семьи Ильи Эренбурга:
— Первым в роду считается рабби Шнеур-Залман из города Ляды, основоположник хасидского движения ХАБАД;
— За рабби Залманом, умершим в 1813 году, идет рабби Хаим-Авраам из Любавичей, Могилевской губернии;
— Дочь Хаима-Авраама — Сарра-Фрида — вышла замуж за раввина Залмана Орнштейна из местечка Городно;
— У них родился сын — Элиягу Орнштейн, живший в Полтаве;
— За ним идет хасид Залман Орнштейн из Киева, тот самый "дед по матери... с окладистой серебряной бородой";
— Дальше — мать, Хана, вышедшая замуж за Григория (Гирша) Эренбурга, управляющего заводом известного киевского богача Бродского;
— И последний отросток на древе — сам Илья Эренбург, нареченный при рождении древнееврейским именем Элиягу.
Шесть поколений раввинов и цадиков, веры и молитв, и в результате — прервалась традиция, истощилась еврейская наследственность. Сам Эренбург всегда считал себя человеком скорее европейским, чем еврейским. "Забывши о еврейском Боге и потеряв родной язык", он написал в своих мемуарах с почти вызывающей откровенностью: "Никакому Богу — ни еврейскому, ни русскому — я не молился. Слово "еврей" я воспринимал по-особому; я принадлежу к тем, кого положено обижать; это казалось мне несправедливым и в то же время естественным".
Илья Григорьевич Эренбург умер в Москве в 1967 году, незадолго до того, как русские евреи двинулись "к родным полям Иерусалима". У многих из них есть дома книги Эренбурга. В том числе уже упоминавшиеся мемуары "Люди, годы, жизнь", в самом начале которых Эренбург сказал: "Многие из моих сверстников оказались под колесами времени. Я выжил — не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, но лотерею".
В отношении себя самого Эренбург безусловно был прав: в годы массового террора и уничтожения миллионов людей ему выпал счастливый билет. Возможно, на нем были написаны те же слова, что и на мемориальной доске, висящей на доме №12 по улице Горького: "Советский писатель Илья Эренбург".