Израильтяне – народ непьющий и алкоголического жаргона в иврите нет, а уж о матерщине и
говорить нечего: два-три еврейских слова, два арабских и одна исковерканная русская фраза.
Поэтому переводить на иврит книгу Венедикта (Венички) Ерофеева «Москва- Петушки» дело
неблагодарное, каторжное, да и просто бессмысленное, потому что реалии того мира, который
описал Ерофеев, только в том мире и существуют, и переносу не поддаются.
Кто же взялся за такой труд?
Взялась профессиональная переводчица Нили Мирски, уроженка Израиля, научившаяся русскому
языку от дедушки с бабушкой и выпускавшая последние лет пятнадцать переводы русской классики
для старших классов средней школы. До начала 90-х годов она была неизвестна русской публике в
Израиле. Видимо, потому, что переводила не с иврита на русский, а наоборот. Некоторую
известность она приобрела после интервью газете «Маарив», где сказала о новых репатриантах:
«Нечего им тут искать. Оставались бы лучше там! Что им тут – Америка для бедных?» А о книге
«Москва-Петушки» она сказала следующее: «Тут, во-первых, надо уметь переводить, а, во-вторых –
уметь пить».
Что касается второго, то, по подсчетам журналистки «Маарив», Мирски выпила за время
интервью треть бутылки коньяка и четыре банки пива.
А вот первому – «уметь переводить» – как раз и посвящены эти заметки.
«Умом Россию не понять», – сказал поэт, и был он явно человеком пьющим, сознавая, что
«Руси веселие есть пити...». А, если «пити», то пей и прозревай, пей и просвещайся, пей – и
только тогда поймешь Россию, не поддающуюся не только реформам и демократии, но также переводу
на иврит.
Так и пил скончавшийся в 1990 году от рака горла Веничка Ерофеев: пил в стельку, в дрезину
и в дупель. Увы, ни для одного из этих слов в иврите нет аналогов. Нет их и для таких понятий,
как «падла», «стервь» и еще пяток вариантов.
О, как скуден святой язык, где осталась одна «проститутка», да еще, может быть, «шлюха»,
но совсем нет места для «Зверобоя» или таких шедевров как «Храпуново», «Электроугли» или
«Омутище».
Поезд «Москва-Петушки» пересек все международные границы и въехал в Израиль в тот далекий
1971 год, когда именно здесь в русскоязычном журнале «Ами» («Мой народ») была впервые
напечатана бессмертная книга Венедикта Ерофеева.
То, что переводчица Нили Мирски пьет – это хорошо. Но вот то, что ее читатели не пьют –
это плохо. Потому что они никак не смогут понять, о чем эта книга. Ну, допустим, слышали они
что-то о «потоке сознания». Но настоящий-то поток – вот он! Ерофеев так и пишет: «Я снова
отдался потоку...» Потоку, в котором слились воедино все сорта водки и пива, красные и белые
вина, одеколон и политура. И даже пропущенные переводчицей тормозная жидкость и клей БФ.
Не поймут они никогда, что в России пьют все, что льется, и в этом потоке как раз и
рождается тот язык, который чисто русским никак не назвать. Во всяком случае, т а к о е ни
один иностранец даже со словарем не поймет.
Последнее легко проиллюстрировать примерами из перевода Мирски.
Оригинал: «Заку-уска у нас сегодня – блеск. Закуска типа «Я вас умоляю!»
Перевод: «Колбаса у нас сегодня – нечто. Колбаса типа «Поцелуйте губы!»
Оригинал: «... выросла фигура женщины... с черными усиками... – Аппетитная приходит во
время еды, – съязвил декабрист».
Перевод: «– Сестричка наша, и усики у ней черные – съязвил декабрист».
Безмерно трудна работа по переводу ерофеевской прозы на иврит, в котором у Мирски вместо
«закуски» можно в лучшем случае «пожевать», «чрезмерно выпить» вместо «поддать», а могучая
«похмелюга» всего лишь «разбила до костей».
Однако Мирски не поняла и более простых вещей.
«Чернобурка» превратилась у нее из лисы в медведя.
«Компоненты» – в «эксперименты».
«Правосознание» – в «чувство справедливости».
«Лесная вода» – в «Сосновую шишку».
«Садко» – в «Бориса Годунова».
«Бабуленька» – в «старую курицу».
А «отщепенец» – в «извращенца».
Но главное, при всей попытке переводчицы найти адекватную замену словам, – исчез дух,
улетучились волшебные алкоголические пары, в которых сверкали и переливались сотни заученных
со школы советских штампов и клише, затасканных лозунгов и понадерганных отовсюду цитат.
Даже двадцати страниц примечаний (!) не хватило Мирски, чтобы объяснить читателям источник
такой, к примеру, фразы: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не
ошибиться в рецептах».
А вот Мирски ошиблась, и испортила рецепт коктейля: ведь написал же автор черным по белому,
что без клея БФ и тормозной жидкости ни хрена не получится.
Какие ассоциации у израильского читателя может вызвать «Гимн демократической молодежи»?
Откуда ему знать, о чем кинокартина «Председатель», как играют в «сику», кто такой Солоухин, и
зачем он зовет в лес «соленые рыжики собирать», и из какой песни слова «От Москвы до самых до
окраин»? Что ему говорят странные слова «лишние люди», а также «в разлив и на вынос» (в
переводе Мирски – «выпить на месте и взять домой»)?
Или,скажем, название коктейля «Слеза комсомолки». Ну что с того, что написано в переводе
«Слеза комсомолки», что тут смешного для израильтянина? А мы смеемся до слез (включая бывших
комсомолок) и дрыгаем ножками, когда Веничка сообщает, что вначале он плакал по маме, а потом
так набрался, что забыл, «как маму звать по имени-отчеству».
А Мирски переводит, что Веничка «...забыл маму вместе с о с в о и м именем и отчеством».
Совершенно замечательная находка (через двадцать лет после первого чтения книги) состоит
в том, что Израиль и евреи не только не были обойдены молчанием проницательным автором, но он
сумел показать, как в опьяненном сознании простого работяги выглядит «зримый враг» родного
советского государства.
Эпизод поимки безбилетника в поезде ничем вроде бы не примечателен, разве что публика
смотрит на несчастного «зайца» и думает: «Совесть заела, жидовская морда!»
Нили Мирски вообще выбросила эти слова. То ли испугалась, что непонятливые читатели сочтут
автора антисемитом, то ли сама не поняла, с чего это обычного «зайца» народ обзывает «жидовской
мордой».
В другом месте Ерофеев пишет: «Это значит в переводе с древнежидовского...», а Мирски
переводит – «с древнееврейского».
Или вспоминает автор о соратниках-алкашах, что «они были в совершенном восторге от Израиля,
в восторге от арабов, и от Голанских высот в особенности. А Аба Эбан и Моше Даян с языка у них
не сходили... И один у другого спрашивает: «Ну как? Нинка из 13-й комнаты даян эбан?»
В поисках эквивалента для такой искрометной игры слов Мирски поменяла Абу Эвена
(тогдашнего министра иностранных дел Израиля) на Йосефа Текоа, бывшего послом Израиля в Москве
в 1962-65 годах.
Глагол «литкоа» означает «воткнуть, засадить».
А Даяну она сменила «д» на «з», чтобы получилась разновидность единственного матерного
глагола на иврите.
Во всяком случае, Мирски сильно повезло, что именно носитель такой фамилии, как Текоа, был
послом Израиля, и всезнающий Ерофеев хотя бы теоретически мог это знать. Правда, рядом с Даяном
переводчица от себя приписала «генерал», а рядом с Текоа – «посол». Но разве израильтяне этого
не знают?
А вот в реплику «пусть подлец-африканец строит свою Асуанскую плотину...» Мирски решила
внести для местных читателей полную ясность и написала: «подлец-египтянин».
Ненормативная лексика осталась, естественно, непереведенной вовсе или сильно покалеченной.
В деле перевода с русского языка на иврит Нили Мирски считается в Израиле неоспоримым
авторитетом. Ее репутация не пострадала даже после того, как в свое время она сильно обожглась
на Бабеле (пьеса «Закат» для театра «Габима» в постановке Ю.Любимова).
Уж не о таких ли попытках, как перевод Мирски, сказал Веничка Ерофеев: «...я с самого
начала был противником этой авантюры, бесплодной, как смоковница».