|
Книга писателя, радиожурналиста и киносценариста Грегора фон Реццори (1914-1998) «Мемуары антисемита» («Penguin books», 1981, 287 рр.) не переведена на русский язык, и ее автор, судя по Интернету, практически неизвестен русскому читателю.
Свою книгу фон Реццори назвал «романом из пяти историй», связанных общим героем и автобиографическими мотивами, хотя в ходе чтения выясняется, что автор обожает метаморфозы, мистификации и маски. Да и он сам как-то признался, что написал несколько «гипотетических автобиографий», пользуясь реальными и выдуманными фактами своей жизни, обильно перемешанными с жизнью ушедшего века. А в последней истории, названной по-русски «Правда», фон Реццори сбросил маску, признавшись, что «я изобретаю себя в моих романах: это – мой способ сбежать от невыносимой действительности».
Ироническое название книги сразу вводит в заблуждение, что и произошло даже с таким профессиональным мистификатором, как Исаак Башевис-Зингер. Дело было в 1981 году в Нью-Йорке, где Башевис-Зингер сидел в книжном магазине на Пятой авеню и подписывал экземпляры своей книги «Потерявшийся в Америке». Встав в очередь поклонников Нобелевского лауреата, фон Реццори протянул ему не только его книгу, но и свою – в знак восхищения. Увидев название «Мемуары антисемита», Башевис-Зингер вскочил с кресла и отшатнулся.
Родившийся в Буковине наследник австро-венгерских аристократов, фон Реццори впитал антисемитизм с молоком матери и наставлениями отца.
«Мой отец ненавидел евреев, всех до одного, даже самых старых и верных. Это была древняя, традиционная и глубоко укорененная ненависть, которую ему незачем было объяснять; как ни абсурдно это звучит, но любая мотивировка только оправдала бы ее».
«…С самого детства меня учили презирать евреев (…) Теперь я понял их беспокойство, их тревоги, их мессианские ожидания, резкую смену настроения от невообразимого высокомерия до стыдливого самоуничижения. Я даже понял причину их частенько нахального бахвальства и отвратительного подхалимажа (…) давала себя знать двухтысячелетняя паника…»
Евреи буквально переполняют страницы этой книги, и автор демонстрирует отменное знакомство с еврейской психикой, характером, традициям, обычаями и языком. Но, чем дальше, тем лучше понимаешь суть основной метаморфозы главного героя: с годами прирожденный антисемит превратился чуть ли не в псевдо-еврея, который не может скрыть своего живейшего интереса и влечения к евреям. Вплоть до того, что его второй женой стала еврейка, не говоря о еврейских любовницах и платонических увлечениях еврейскими красавицами. Перефразируя еврейскую пословицу «Поскребите гоя и вы обнаружите антисемита», можно сказать, что Реццори поскреб себя и обнаружил филосемита.
Помимо настоящих акварелей («Временами (…) врывалось нечто живописное: например, еврейские похороны, когда, подобно темным, странным цветам, мужские фигуры в длинных черных кафтанах и красных шапках на лисьем меху неожиданно вырастали среди перекошенных и осевших могильных плит (…) еврейского кладбища») Реццори сдобрил свои описания еврейского окружения тончайшей иронией, которая еще раз убеждает в насмешливом названии его книги.
«Поскольку так много евреев преуспело в своих попытках на музыкальном поприще, моя бабушка перестала считать музыку одним из изящных искусств».
«Это было очень по-еврейски – менять свое имя, потому что евреи по вполне очевидным причинам не хотели, чтобы их принимали за тех, кем они были (…) Если бы мы были евреями, мы наверняка сделали бы то же самое, потому что, должно быть, очень неприятно быть евреем (…) К счастью, мы не были евреями, поэтому, хотя мы могли понять их резоны, но считали нахальством, когда они меняли свои имена и прикидывались такими же, как мы».
«В Америку приезжали Йоссел Тутман или Мойше Вассерштром, и скоро они зарабатывали достаточно долларов, чтобы сменить имена. Вассерштром стал Вондрашеком, а потом и фон Драшеком, и, в конце концов, вернулся в Европу бароном фон Драшеком, купив себе охотничьи угодья в Тироле. Для моего отца это было личным оскорблением, поскольку он не мог себе позволить охотничьи угодья в Тироле, и поэтому считал, что евреи узурпировали все его привилегии. Более всего прочего отец винил евреев за то, что он, как Старый Австриец, был вынужден остаться в Буковине и стать румыном, что сделало и его тоже своего рода человеком второго сорта».
Вот тут и спадает покров мистификации, когда становится ясно, что автор пишет не столько о своем – скорее смехотворном, чем тошнотворном – антисемитизме, сколько о традиционном антисемитизме своего времени. О глубоко запрятанном «презрении к самому себе» и страхе упасть с верхней ступеньки социальной лестницы на нижнюю, поправ все флаги и клятвы своего класса. Не об этом ли написана лучшая из историй этой книги, – «Верность» – в которой тевтонский рыцарь кончает тем, что становится оруженосцем еврейской принцессы. И выясняется, что главный герой этой трагикомической книги – вовсе не молодой оболтус в хороводе сплошных евреев, а все эти евреи – от нищих местечковых остроумцев до утонченных завсегдатаев венских кафе.
«Мемуары антисемита» неизбежно вызывают воспоминания о Йозефе Роте, чьи книги «Марш
Радецкого» и «Сказка 1002-й ночи» явно повлияли на
формирование писательской манеры и изысканного стиля фон Реццори. Больше всего их роднит
растянувшаяся между двумя мировыми войнами сладкая тоска по имперской Атлантиде, которая
уходила под воду до тех пор, пока не исчезла совсем.
Роман Грегора фон Реццори не потерялся в книжном океане XX века, и его определенно надо
перевести на русский язык, вернув из небытия талантливого писателя и тот мир, где люди делились на евреев и не евреев.
|